Мито и Пето.
Стихи Григория Цагуришвили вскоре стали все чаще и чаще появляться в газетах и журналах. Из-за них он совсем забросил занятия, неделями не появлялся в гимназии и в конце концов был исключен из восьмого класса. Правда, ему удалось упросить преподавателей условно выставить отметки за год и допустить его к экзаменам. На подготовку к каждому предмету давалось не более четырех-пяти дней. Тем не менее Григорий сумел так сдать экзамены, что в аттестате у него была только одна тройка, по трем предметам — четверки, а по остальным — пятерки.
Григорий происходил из бедной крестьянской семьи. Мать он потерял рано, а вскоре после этого ослеп отец. Сестра Григория вышла замуж, жила далеко и изредка присылала ему деньги. Григория постоянно угнетала какая-то тоска, он стал пить. Но причину этой тоски никто из окружающих не знал.
Не имея квартиры, он ночевал то в городских садах, то у каких-нибудь сердобольных людей, а иногда даже на кладбище. Узнав об этом, Корнелий Мхеидзе предложил ему жить вместе. С этого дня комната Корнелия превратилась во что-то невообразимое: на полу постоянно валялись обрывки газет, окурки, постель обычно оставалась неубранной, на столе в одну кучу были свалены книги, тетради, хлеб, колбаса, консервные банки, тут же стояли порожние бутылки. Весь этот поэтический беспорядок как бы отражал беспокойную, мятущуюся душу Григория.
Однажды ученик духовной семинарии Леван Коридзе одолжил ему библию. Григорий вычитал в ней интересный сюжет и тут же, в присутствии товарищей, начал писать поэму, озаглавленную «Галаатида». Предводитель израильского войска Иеффай, рассказывалось в поэме, возвращается с поля битвы. По обету, данному им Иегове, он должен принести в жертву того, кто первым встретит его у ворот родного города. Первой его приветствовала любимая дочь Галаатида. Узнав об обете отца, она безропотно идет на смерть.
Вскоре Григорий прочел поэму друзьям. Они пришли от нее в восторг. Но им не было известно, что героиню этого библейского рассказа уже воспел в одной из своих еврейских мелодий Байрон.
Под влиянием Григория Цагуришвили Корнелий начал писать стихи и небольшие рассказы, но никому их не показывал.
До седьмого класса Пето учился с Корнелием, а затем он был схвачен полицией как подпольщик и «забрит» в солдаты. Вскоре его приняли в военное училище, и в 1917 году, перед самой Февральской революцией, он был произведен в офицеры. В 1916 году Вано тоже был призван в армию. Окончив военное училище в Петрограде, он попал на Западный фронт.
2
Было воскресенье. На столе шумел ярко начищенный самовар. Вардо разливала чай. Эстатэ только что позавтракал и, взявшись за газеты, заговорил о событиях в Петрограде. Вардо с удовольствием слушала супруга, который и сам был в восторге от собственного красноречия. Анализируя ход революции, он обращался к историческим параллелям.
Просмотрев газеты, Эстатэ встал и, насвистывая «Марсельезу», ушел в кабинет, где зарылся в запутанное дело какого-то убийцы.
Дочь Макашвили, Нино, собиралась на урок в консерваторию. Няня Саломэ заботливо поправила на ней платье, поцеловала ее. Взяв папку с нотами, Нино подошла к комнате Корнелия и постучала в дверь.
— Да, да, войдите! — послышался голос оттуда.
Дверь приоткрылась.
Стоя перед зеркалом, Корнелий мучился с завязыванием галстука, к которому никак не мог привыкнуть.
— Как вы возитесь… — протянула Нино.
Корнелий обернулся.
— Возитесь?.. — повторил он, улыбнувшись. — Интересно знать, как возились бы вы на моем месте?..
— Бедняжка, как это трудно! — засмеялась Нино и, подойдя к нему, ловко завязала узел.
— Ну конечно, — промолвил Корнелий, — чужой галстук завязать легче.
С улицы донеслись звуки духового оркестра. Нино и Корнелий выбежали в гостиную и стали у окна. По улице шли войска…
ПЛОЩАДЬ И ДВОРЕЦ
Рассказать все было бы невозможно, потому что тогда потребовалось бы не менее тома на каждый день для перечисления множества значительных эпизодов, заполняющих наше существование.
Ги де Мопассан
1
Во дворце, у большого окна, стояли наместник Кавказа великий князь Николай Николаевич Романов и главнокомандующий Кавказской армией генерал Пржевальский.
Николай Николаевич был сильно взволнован.
— Опять горланят революционные песни, — уныло промолвил он.
— Ваше императорское высочество, это не революционная песня, — осторожно заметил Пржевальский.
Мимо дворца проходил Нижегородский кавалерийский полк. Наместник оперся руками о подоконник и приник ухом к задернутой шторе. Потом приподнял драпировку, неловко ткнув при этом ногой в начищенный до блеска сапог Пржевальского.
Генерал искоса взглянул на великого князя. Тот отошел от окна и уставился взглядом в люстру. Подбородок, обросший жидкой седой бородой, отвис, придавая длинному, сухому лицу брезгливое выражение.
Но вдруг глаза великого князя оживились, он даже улыбнулся: кавалеристы запели солдатскую песню.
— Верно, они поют старую песню, — проговорил он, успокоившись. — Теперь как никогда, — обратился он к Пржевальскому, — нужно действовать осторожно.
— Но ведь это, ваше императорское высочество, революция, да еще во время войны! — сокрушался Пржевальский.
— Боже мой, боже мой! Что они там натворили?! — рвал и метал наместник, шагая, точно аист, по белому залу. — Россия погибнет, если мы сейчас же с помощью умеренных элементов не введем революцию в должное русло, не возьмем власть в свои руки.
Пржевальский взмолился:
— Ваше императорское высочество, пока мы на Кавказе, прошу вас, не снимайте с себя заботы об этой части Российской империи!
— Кавказ сейчас — вопрос второстепенный. Главное — центр России и Западный фронт.
Правильно учитывая со своей точки зрения обстановку, Николай Николаевич решил договориться с местными общественными деятелями. Он пригласил во дворец лидеров партии меньшевиков — Ноя Жордания и Ноя Рамишвили, экзарха Грузии Леонида, городского голову Хатисова, представителей различных организаций и печати.
— Я получил телеграмму от председателя Государственной думы Родзянко, — дипломатично заявил он. — Он сообщает, что в Петрограде власть окончательно перешла в руки Временного правительства. Что касается меня, то я окажу полное содействие общественным деятелям Кавказа. Указ об освобождении политических заключенных подписан. Будут смягчены цензурные условия… Но в то же время прошу вас помочь мне в поддержании порядка.
Жордания и Рамишвили удивленно слушали либеральную речь дяди царя, свергнутого с трона. Их лица выражали готовность идти навстречу пожеланиям наместника. Заметив это, Николай Николаевич решил окончательно расположить их к себе.
— Я назначен Временным правительством на пост верховного главнокомандующего, — продолжал он не без волнения, — но в ближайшие два-три дня не смогу выехать из Тифлиса, так как мне необходимо уладить здесь вопрос о власти. Я очень заинтересован в исходе войны. Мы должны кончить ее победой. Полагаю, что и вы этого хотите. Что же касается будущего государственного устройства, то этот вопрос разрешит Учредительное собрание,
