крыльца на примятой траве валялись обрывки фотографии. Настя Кравцова спустилась с крыльца, подняла один из обрывков покрупней, разгладила его на ладони, но разобрать ничего не смогла. Бумага была сырой и липкой, так как ночью прошел дождь.
СОСЕДИ
1
— ВСЕ ЕЩЕ недужится, Митрич?
— И не говори, сосед. Хворь, она, окаянная, в наши годы как прицепится, так никак ее до скончания не стрясешь. Заходи покурить.
Окно закрывается, стукает калитка, и вот уже старые дружки, Афиноген Дмитриевич Варакин и Николай Петрович Знобишин, сидят на лавке, в переднем углу, мирно беседуют. Разговор обычно начинается с того, как гуляли в парнях, как потом лежали в окопах в лесу под Ченстоховом, как после революции они вернулись домой, в родные Ерники…
Проходит час, второй… Отравный махорочный дым тяжелеет, из-под потолка опускается ниже и вот уже наслаивается над полом. А горка окурков на ржавой сковородке растет и растет.
— А что, Петрович, не пора ли и тебе на пенсию, а? — спрашивает под конец Варакин соседа. — Ведь тебе никак шестьдесят два на Духов день стукнуло.
— Залезть на печь никогда не поздно, — хмурится в ответ Знобишин, втыкая «козью ножку» в сковородку. — Только вот одно страшновато, — добавляет он, усмехаясь, — заберешься выше полу, а спустят гораздо ниже. Лучше уж на ногах отстукать свое.
— Заладил: на ногах, на ногах, — недовольно произносит Варакин, искоса поглядывая на Знобишина. — А что мне остается делать, если вот уже полгода, можно сказать, без ног живу. От пенсии отказаться, что ли? Нет, брат, шалишь, положенное — отдай. С колхозной-то пенсией, хотя и невеликой, отсрочки у бога можно попросить.
— Просила собака у бога жареных костей, а с неба посыпался дождь, — усмехается Знобишин, не замечая неудовольствия соседа. — У бога что-либо просить, все равно, что от луны прикуривать.
Знобишину не нравятся вечные разговоры Варакина о пенсии. Ну, ослаб человек ногами, не работает, получает положенное — и помалкивай. Знобишин же, хотя и постарше соседа на целых три года, работает конюхом и залезать на печь, как он выражается, пока не собирается. Чуть он заведет разговор хотя бы о том, что в колхозе появилась прорва разных машин, лошади дичают без дела, как Варакин перебивает его: «А в правлении о повышении пенсий ничего не толковали?» Знобишин в таких случаях сердился и «поддевал» соседа: «А ты у бога надбавки попроси». Их разговоры хотя и не заканчивались ссорами, но, расходясь, они оставались недовольны друг другом.
— Попусту болтать, все равно, что глину жевать, — говорила Лукерья Васильевна, жена Знобишина, зовя мужа домой. — У Митрича одна забота — в окно смотреть, а тебе надо завтра ранехонько идти лошадей обряжать.
Знобишин встает, произносит неизменное «пока» и тяжелой походкой направляется к выходу.
— Ох-хо-хо, — натужно вздыхает ему вслед Варакин. — Немощь моя, немощь… Одна отрада, что на старости лет колхоз тебя не забывает.
2
Николай Петрович Знобишин хорошо помнит, когда обезножел его сосед Афиноген Варакин. Это произошло полгода назад, когда всей бригадой вышли расчищать заросшие луга и пашни. Работа была нелегкая. Уж очень за последние годы сжал Ельники со всех сторон дремучий вологодский лес. Наступал он на два десятка рубленных изб хотя и медленно, но верно. По названию деревни можно судить, каких деревьев в этом лесу больше. А ель, известно, дерево цепкое, неприхотливое и страшно плодовитое.
Иногда в конце лета можно наблюдать такую картину. От опушки леса, дальше и дальше в поле, словно цыплята от курицы, разбегаются маленькие елочки. Они еще очень слабы и прозрачно зелены. Вот в это-то время их бы и надо жикнуть косой под самый корешок. Но такова уж порой бывает натура у человека, что он только махнет рукой: успеется. Пройдет год, елочки подрастут, косой их уже не взять: что поделаешь? Еще год и еще… Через десять-пятнадцать лет на месте некогда плодородного куска пашни, смотришь, шумит молодой лесок.
Так и случилось в Ельниках.
На подмогу ельниковцам прислали из «Сельхозтехники» бульдозер и кусторез. Машины выворачивали из земли уже хорошо укоренившиеся деревца, а колхозники стаскивали их в кучи, чтобы потом, когда подсохнут, сжечь. Николай Петрович работал вместе со всеми.
Вот тогда-то его и дернула за рукав Нюшка Строгова, молодая бригадирша ельниковской бригады.
— С дядей Афиногеном что-то неладно, — испуганно произнесла она.
— Где?
— У Лисьего ручья.
— А ну, пойдем.
Варакин сидел на сброшенном ватнике, поникнув лохматой головой, у срубленной елочки, толщиной в руку. Рядом валялся топор.
— Что с тобой, Митрич? — взглянул, наклонившись, Знобишин в чуть раскосые глаза соседа.
— Ноги, ноги… не встать, — не поднимая глаз, шевельнул прокуренными усами Варакин.
И с тех пор засел он безвыходно в своей хате. Благо, было кому за ним ходить: его старуха хотя и глуховата, но довольно резва. Всю жизнь она плела кружева и не могла надорваться на работе. Варакина в колхозе пожалели, обеспечили на зиму дровами, а вскоре назначили ему пенсию.
— Афиногешка прежде чем упасть, завсегда соломки подбросит, — намекал на что-то второй сосед Николая Петровича, семидесятипятилетний ночной сторож, прозванный односельчанами Ульем.
— Это что ты имеешь в виду? — строго спрашивал его Николай Петрович. — Если что знаешь, то говори.
— Говорун из меня плевый. Сами увидите, — отрезал Улей.
Знобишин качал головой: непонятный старик.
3
Жизнь немало мытарила Николая Петровича Знобишина. Вшивел в окопах в первую империалистическую, лежал в тифу в гражданскую, падал от кулацкой пули в коллективизацию. А сколько земли перепахал в колхозе, один только он знал, да могли рассказать трудовые книжки, если б сохранились. Опять-таки и дорога Отечественной войны не прошла мимо. Погибли на Днепре два сына, а сам, подрывая фашистские мины, был тяжело ранен на Сандомирском плацдарме. Однако выжил, чем опроверг известную солдатскую поговорку, что сапер ошибается в жизни только один раз.
Вернувшись с войны, не узнал Знобишин родные Ельники. Порядки изб по обеим сторонам поредели; многие жители уехали в город. Там, где стояли их избы, буйно разрослись крапива, репей и терпкий багульник. С крыш сараев солома снята: ее скормили
