сторон окружали всевозможные пристройки: хлев, свинарник, курятник, собачья будка и еще какие-то непонятные клетушки. Вокруг всех этих «сооружений» копошились куры, гуси, резвились кролики… Невдалеке, на изгороди, сушилась рыбачья сеть, у берега на легких волнах покачивалась лодка.
Я постучал, открыл дверь, поздоровался. За столом у дымящегося чугунка сидели женщина лет тридцати пяти и девочка лет пятнадцати. На приветствие они не ответили. Я попросил воды.
— Проходите, проходите, — наконец сказала хозяйка.
Она что-то шепнула девочке, и та с ковшом в руке выскочила за дверь. Я осмотрелся. Обстановка хорошая: гардероб, трюмо, кованый сундук у окна, на стенке, над часами, «Вирсавия» Рубенса.
— В тесноте — не в обиде, — словно угадав мои мысли, произнесла женщина. — Скоро новый дом поставим, попросторнее будет.
— Да, а вот им потеснее, — заметил я, показав на массивный пестерь, полный цыплят.
— Поздние, — улыбнулась хозяйка. — Шестьдесят штук. Пока живы все, а вот в прошлом году от сотни только половина осталась. Сдохли остальные… С чего бы это, не знаете?
На улице строгий окрик, скрипнули колеса телеги, хозяйка возвестила:
— Сам приехал. С работы… А я не успела кролика зарезать.
Я понял, что задерживаю хозяйку.
— Сидите, сидите, — послышалось от порога и в передний угол шагнул плотный мужчина лет сорока в новенькой телогрейке и выгоревшей «мичманке» с поломанным козырьком. — Сидите, — повторил он и сам опустился на сундук, предварительно сдернув с него тканый коврик.
— Живем мы что ни на есть в углу, редко кто к нам забредет, а самим бывать у людей некогда. Время, знаете ли, не ждет, как пишет наша газетка, — завершим без промедления план осенних всех работ. Так-то…
— Молотили, небось? — спросил я.
— Не-ет… И без этого дел хватает. Одно слово — колхоз. Кто богатство для артели создает? Колхозник. Для себя? Опять не дядя. Все на нас держится. Потому надо вполне понимать свое политическое значение. И-и, милые мои, — запустил мужчина жилистую руку в пестерь. — А вот лонись много этой штуки у меня передохло. От чего бы это? Не знаете? Цыплятушки мо-ои…
Хозяин распахнул телогрейку, снял фуражку и с размаху стукнул ею по гвоздю вешалки.
— Опять касаемо колхоза, — продолжал он, скосив на часы с кукушкой маленькие коричневые глаза и поглаживая рыжую бороду. — Да разве бы я смог без него завести корову, кур и прочую живность? То-то и оно, что нет. Так, милый человек, и живем. Без артели нам нельзя никак. Ты для артели, она для тебя. Нынче не помудришь — не поживешь. Мать! — крикнул вдруг он, выглянув в окно, — встречай коровушку.
Хозяйка вышла, за дверью звякнула дужка подойника, послышалось упругое постукивание молочных струй в оцинкованное дно. Взвыл пес, закудахтали куры.
Разговаривать с этим, по-моему, трудолюбивым колхозником было приятно, но надо было спешить.
— Да, да, сидеть хорошо, но дело есть дело, — поддержал хозяин, проводив меня на улицу.
— До свидания.
— Прощайте, — раздалось два голоса, один с порога, другой из-под коровы.
Я оглянулся на второй голос. Хозяйка, мило улыбаясь, выдаивала ту толстопузую, с пощербленными рогами корову, которую час назад я с пожилой колхозницей с таким трудом согнал с колхозной озими. Вспомнилось все то, что рассказывала престарелая колхозница, перед глазами мелькнули ее серебристые виски, глубоко залегшие морщины… Я с минуту не мог двинуться с места, словно меня придавила большая тяжесть.
А с порога меж тем доносилось:
— Может, посидели бы? Хозяйка корову подоит, крольчонка зашибем… Оставайтесь, а?
