бегом к Наталье…
– Почему хромаете? – бросил через плечо. Молчать было невмоготу.
– Дура я… Новые туфли надела. Целый день в них, ноги распухли… А как на лавочке сняла – совсем теперь не лезут… Не надо было снимать…
Свернули в парк, она оглядывалась, узнавая.
– Парком короче, – сказал Борис.
Ветер здесь не доставал, с шелестом запутываясь в ветвях.
– И из дому до Москвы поездом?
– Поездом.
Тянуло сыростью, прелым листом, грибами.
– И во сколько же прибыли?
– Утром, в одиннадцать.
Нормально – значит, выспалась. Чего ж она зевает и зевает?.. Давно уже шла, плотно обхватив себя руками, съежившись, смотрела под ноги. По классическим канонам, теперь он должен набросить на нее свою куртку…
Резко остановился, она ткнулась в него, налетев – отшатнулась, подняла лицо:
– ?..
– Вещи! Где вещи?
– А… – отвернулась, махнула рукой. – Там!..
– Где – там? В камере хранения?
– Да. Чемодан.
– Надо съездить, забрать…
– Нет-нет! Там ничего такого! Не надо!
Торопливо зашагала дальше.
Борис догнал. Не надо – так не надо. Не хватало еще и на вокзал переть. Наталья уже ждет… Проворчал:
– Зачем тащила, если ничего такого…
– А я и не тащила. – Не смотрела на Бориса, но он видел – слышал – что улыбалась, голос зазвучал по-новому, звонко, до сих пор еле слышно было. – Я – вот так! – развела руки.
– Как – так? Совсем без ничего?
– Совсем! Вот… – запустила руку в бездонный карман юбки, выудила кошелек, – здесь деньги. И все! – И бросила кошелек обратно. – А зачем – вещи? Мне только поговорить… с вами… часик, думала, – и назад.
– Авантюристка…
– Чё?
О, прорвалось – нашенское. Улыбнулся:
– Да ничё. Ненормальная ты, говорю… А в поезде как же? Переодеться, на ночь, всякое такое?
– А зачем? Я – в общем.
– В общем вагоне? – Даже приостановился. – Сидя? Двое суток?
– А чё? Я здоровая – сидя сплю. Спала. – Зевнула широко. – Пойдемте, а? Спать хочу.
– Уже близко…
Спала – спать хочу. Сейчас заснёшь, дуреха…
Парк остался позади. Борис приглядывался к ней, когда попадали в свет фонаря.
– Ну, а щетка, мыло? Зубы почистить – а?
– Это не додумала, верно. Да ничего – за неделю не сгниют! – Улыбнулась, обнажив крупные ровные зубы.
Зашли в темный двор. Споткнулась, ухватила Бориса за рукав. Сразу же отпустила.
– Ну вот, пришли. На пятый этаж.
На третьем она сказала:
– Кошками пахнет.
– Здесь старуха живет. Восемь кошек у нее.
– Одинокая?
– Ну да – и восемь кошек.
Вздохнула. И пока поднимались дальше, все оглядывалась на старухину дверь.
Борис долго отпирал, никак не мог попасть ключом в скважину. Наконец, отпер – пнул ногой, распахнул узкую створку.
– Прошу!
Шагнула в темный коридор, остановилась, Борис остался на площадке.
– Отдельная?
– Да.
– Сколько комнат?
– Пять!
– Ох!..
– Если считать кухню, коридор, ванную и сортир.
– Все равно – хорошо, – сказала она без улыбки.
– Может, и мне разрешите войти?
Шарахнулась в сторону – Борис вошел, щелкнул выключателем. При ярком свете увидел то же самое: широкий, вздернутый нос, скуластые щеки, большой бесцветный рот, синяки под глазами (вообще-то в глазах что-то есть… и огромные). Ресницы неестественно длинные, темные, как и брови, темней, чем волосы, открытый лоб – шар, и вся она – шар, эта блузка, эта юбка… ноги не разглядишь… Не видит, как он ее нахально разглядывает – пялится, не моргая, на пустой коридор. Нет, не совсем пустой…
По облупленным доскам пола (от краски одни воспоминания) – обрывки бумаги, смятая газета, по стенке, на гвоздях – плащ, мохнатая куртка, кожаная фуражка, в углу – фанерный ящик под сдвинутой крышкой, на нем две щетки, сапожная и платяная, тюбик с черным гуталином, некогда белая пикейная кепочка. И зеркальце, прилеплено к стене изолентой – заглянула в него, провела по недлинно стриженным пепельно-серым волосам. Дохнула на зеркало и протерла ребром ладони.
– Осторожно, отвалится.
У зеркала не задержалась – уставилась на две пары тапочек. Ногой показала на те, что поменьше:
– А это – чьи?
– Для гостей. – Криво усмехнулся. Вот бы Наталья нагрянула – поди докажи ей… Нет, не любит Наталья к нему приходить, не любит… Захотелось пнуть тапочки в угол. Подвинул ногой: – Вот, наденьте. И хватит уже тут торчать, проходите!
Сбросила туфли, на ходу разминая ноги, пошлепала к ближайшей двери.
– Это кухня. Сюда. – Прошел вперед, зажег свет. Спросил равнодушно: – И зачем босиком? Грязно… – Стоял, ссутулясь, посреди комнаты, в куртке, воротник поднят, руки в карманах. – Вообще-то я иногда подметаю. Ладно, садитесь, отдыхайте.
Долго примерялась к низкой покатой тахте – не удержалась, тяжело плюхнулась и, ойкнув, замерла: тахта гулко бухнула, с фанерным треском.
Борис молча следил, ухмыльнулся.
– Бутафорская. Не отшибла чего-нибудь?
– Какая?
– Не настоящая, для спектакля сделана. Фанера, тряпкой обтянута. Обманывает, да?
Коротко засмеялась.
– А я боялась, думала – провалю вам пружины. Тяжелая я. – Покачала головой, провела по крутому горбу ладонью. – Так вы же с нее скатываетесь!
– Нет, привык. Раскладушку вам поставлю, если хотите.
– Мне все равно, я и на полу могу.
Откинулась назад, уперлась руками в тахту – разглядывала комнату.
– И стол бутафорский. – Присел на угол, постучал каблуком по фанерной тумбе. – И этажерка. Книги – настоящие, да. Стулья тоже настоящие, но – не мои: театральные. Обставили артиста…
– Все артисты так живут?
– Нет – кому как нравится…
Хотела что-то спросить – и промолчала.
– Я сегодня здесь – завтра там.
– Почему ж так?
– На одном месте скучно.
– В театре – скучно? – Борис не ответил. – А зачем же тогда… – и опять проглотила.
– Зачем работаю? – Усмехнулся. – Нравится!
Она смотрела, не мигая, сквозь голое, без шторы, окно.
Протянула:
– Нравится – и скучно…
– Долго объяснять. – Борис соскочил со стола. – Сразу спать ляжете или чаю попьете… с чем-нибудь?.. Разреши-ка, я белье достану.
Подобрала ноги, заглянула, вытянув короткую шею, под тахту – Борис вытащил оттуда огромный потертый чемодан, порылся, достал наволочку, простыню, пододеяльник.
– Вы оставьте, я сама, – сказала она и опустила ноги на пол, – вам же уходить надо.
– Конечно! – Он оставался на корточках. – Так как же?
Покосилась на скатанный в изголовье постельный тюк, удержала зевоту.
– Чайку бы хорошо… А есть не хочется… Да я вскипячу, вы идите!
– Не хочется? Вы когда ели?
– На вокзале…
– На каком?
– Как же его… На Казанском!
– Утром, значит? Стесняетесь? – (Ехать – не стеснялась…) – Приставать на улице – не стеснялась!
Хмыкнула, но стала пунцовой, смотрела в пол.
– Чего это вы – то ты, то вы. Меня и на ты можно.
– Большое спасибо. – Еще проблема.
И вдруг – отчаянно,
