уши. Молчать, молчать. Ничего не надо… Пусть сама говорит. Дурацкая история…
И когда она заговорила – будто услышала его приглашение – Борис вдруг обмяк, провалился в теплое, мягкое, город исчез, все исчезло, даже она, только голос ее откуда-то издалека – так бы и сидеть всю ночь, всю жизнь, лишь бы не двигаться, совсем не двигаться…
А она говорила, говорила, то ли торопясь, пока не перебил, то ли в страхе перед молчанием, которое наступит, если она замолкнет.
– …совсем плохи старики… Вы у них когда были-то?.. У Иван Никитича вторая нога отнялась, вовсе уже неходячий… а мама… Полина Ефимовна совсем слабая, лежит часто, сердце никуда… Одиноко им – никого… Полина Ефимовна всё плачет, плачет… И когда вам пишет, плачет… Всего не напишешь, не хочет она жаловаться… Скрывает… А сама все плачет… "Хоть бы приехал Боренька, приехал бы…"Вы, говорю, попросите – может и приедет". "Нет, пускай, у него там своя жизнь. Ничего о себе не пишет – «жив, здоров» – но я знаю… Театр, сложно…" Про вас маленького начнет рассказывать – повеселеет, а потом опять плачет… Хоть бы, говорит, женился, внучонка привез показать…
Остановилась на секунду – как споткнулась.
– А может, говорит, женился уже – да не пишет, он такой…
Снова запнулась.
И продолжала – как что-то ненужное, лишнее – повторяясь, затихая:
– Всё плачет, плачет… Я её утешаю, да какая из меня утешительница… С ними бы жить вам надо… Хоть съездили б… Разве расскажешь об этом?.. Вы сколько дома не были?.. Семь лет… Через три месяца – семь…
Умолкла. Наконец. Считает месяцами – надо же. "Дома". Нет у него дома.
Сидеть стало жестко, ребра скамьи впились в зад, в спину, посвежело, изнутри бил озноб. До чего же глупо жить на свете… Глупо, глупо. Всё ужасно глупо – слушать эту жалостливую чушь, всё, что он и сам знает, видел, читал между строк в материнских письмах… Какого чёрта. Какого чёрта (если не сказать больше, да) припёрлась, лезет в его жизнь, с домкомовскими моралями…
– Какого черта… – процедил сквозь зубы.
Она выпрямилась, руки сложила на коленях.
– Знала – злиться будете…
Злиться!.. Идиотизм.
И вдруг она протяжно зевнула, прикрыв рот ладошкой. Стала тереть глаза кулаками. Больная на голову. А он сидит тут с ней…
– Послушай, ты что – ненормальная?
Убрала руки от глаз.
– Притащилась за мильон километров, чтобы сообщить мне… всё это?
Она молчала. Быстро посмотрела на Бориса – и снова опустила голову. Выдохлась. Выпустила пар.
Вспыхнули фонари. Деревья, живые во тьме, обернулись мертвой декорацией, ядовито-зеленые листья блестели, как лакированные. Борис встал. Размялся, одернул вздувшуюся на груди куртку.
Долго надевала туфли, но надев, продолжала сидеть.
– Ну, вот что! Зря мотались в такую даль. – (Вернулся на "вы": сохраняй дистанцию.) – В отпуск приеду, сам давно уж решил. – (Ничего он не решил – так, подумывал. Не первый год… И зачем он ей объясняет? Она что – всю ночь сидеть собралась?) – В общем – если у вас тут дел больше нет, катите обратно!
– Да не приедете вы… А я не специально сюда… Я – по дороге… Ну, не по дороге, а… в Москву ездила…
Борис помолчал. Она сидела, согнувшись. Интересно, какие-такие дела у нее в Москве?
– Врете вы.
– Вру, – вздохнула тяжко.
– Вот видите!.. – Борис потоптался на месте, злость почему-то испарилась.
– Да вы не беспокойтесь – я сейчас уеду. Поездов много.
В Москву приедет часа в три ночи…
– Из Москвы – самолетом?
– Поездом. У меня уж и билет есть. – Тревожно пощупала юбку где-то у колена – и успокоилась.
– И когда же твой поезд?
– Девять двадцать. А что?
Она встала, оттолкнувшись от скамьи руками.
– Так вы приедете? Я им скажу – обрадуются…
– Ничего не говорить! Сам напишу! – рявкнул Борис.
Она смотрела, не мигая.
– Хорошо. Так я пойду. До свиданья…
– Куда вы там пойдете… Переночуете у меня – утром поедете. – И сам удивился, что выговорил это.
– Что вы, никаких «переночуете». Я сейчас поеду!
И слава Богу, уговаривать не собирается.
– Ну, смотрите… Всё равно ухожу на ночь.
Помолчала. Размышляет.
– Нет, нет, поеду, спасибо.
– На вокзале до утра сидеть?
– Посижу…
– До вашего поезда – сутки!
– Москву посмотрю, интересно…
(«Может… боится?»)
Подняла лицо, поймала издевочку в его глазах.
– Ничего я не боюсь. Только – зачем? Обуза… Всего вам доброго, Борис Иваныч.
С облегчением смотрел, как она уходит. Хромает на обе ноги – ну и ну…
– Куда же вы! Остановка рядом, идемте, покажу!
Помедлив, повернула обратно, стараясь идти быстрее. Не дожидаясь, Борис вышел через боковую арку к трамвайным путям, махнул рукой вправо:
– Вон там, где фонарь. Первый номер, прямо до вокзала.
Молча проковыляла мимо. Торопится, будто трамвай ее ждет… Борис отвернулся, быстро пошел вдоль парковой ограды. Поднял воротник: в спину задул сырой ветер. Сирокко. Сплошная романтика. В одной блузочке приехала. Или на вокзале оставила? Днем-то жарко было. Дуреха… Повертел головой, разглядывая небо – сзади наползали густые черные облака. Быть дождю…
Зачем же он домой идет?! К Наталье – в другую сторону! Совсем мозги заморочила… Сжал зубы – желваки заиграли на скулах – зашагал назад.
Издали увидел ее, под фонарем. Ничего – свернет в парк, пройдет аллеей, не заметит… Как-то она странно стоит – на одной ноге, спиной прислонилась к столбу. А другую поджала. Туфлю сбросила, ей-богу. Так и есть – нагнулась, рукой что-то там ковыряет…
Борис поравнялся с аркой – загремел, нагоняя, трамвай – оглянулся: «единичка», – не сворачивая, пошел к остановке, прибавил шагу.
– Эй!..
За трамвайным грохотом она не услышала – суетилась, торопливо надевая туфлю, видно, никак не удавалось, трамвай уже стоял, откуда-то появившийся мужчина полез в дверь, двое сошли, направились навстречу Борису, заслонив ее, – Борис выскочил на дорогу, увидел, как она скачет к трамваю, туфля в руке, – заорал:
– Эй!!..
Она оглянулась. Двери задвинулись, трамвай, громыхая и повизгивая, умчался.
Так и стояла: разутая нога полусогнута, пальцы едва касаются булыжника (па-де-де!), повернувшись к Борису, смотрела не мигая, улыбалась – совсем как тогда, у театра, только на щеках две невысохшие слезинки.
Борис подошел – почти подбежал – схватил за локоть, потащил на тротуар:
– Пойдем…
– Туфлю, туфлю надену!
Отпустил, приготовился ждать – но она мигом надела, пристукнула ногой, поморщившись, – опять улыбнулась Борису в лицо. Тот криво усмехнулся, тронул за локоть, и они пошли.
Она поглядывала на ноги, старалась не хромать. Тащилась сзади, Борис нетерпеливо опережал на пару шагов. Отведет – и
