пуговиц, ее лицо с широко раскрытыми, немигающими глазами удаляется, тает – ужас в её глазах передается ему: что, что она увидела там, впереди, внизу?.. – не может двинуть ногой, не может пошевелиться – он уже внизу, но без лыж, проваливается в снег – снег черный… уже ночь? – силы вернулись, разгребает снег руками – где же Борька?! – сейчас, сейчас, он найдет его, откопает… но зарывается в снег, глубже, глубже, черная вата забивает уши, нос, рот… всюду снег, снег – он ползет и ползёт, бесконечно долго, ноги коченеют, нечем дышать, сейчас задохнется – а как же Борька?! – крикнуть изо всех сил, позвать, но голоса нет, тяжелый снег раздавил грудь…
Борис дернулся – и пробудился. Бешено колотилось сердце, голова сползла со скатанного одеяла, задыхался под простыней, одна нога свесилась к полу и озябла. Сбросил простыню с лица… а как же там Борька, в снегу?.. а… да… то ведь сон… когда же он заснул? Еще живо было отчаяние бессильных поисков… тяжесть снега на груди… И наконец – блаженство пробуждения. Вспомнил, о чем думал до сна… Может, уже во сне?..
Прислушался. Фрося дышала ровно, очень тихо. Окно ничуть не посветлело – значит, спал недолго: секунду, минуту, кто знает…
Разбудить Фросю – рассказать ей?.. Будить?.. Никого не надо будить. Завтра.
Нет! Сейчас, сию секунду, разбудит и всё расскажет. Скажет всё.
И шепотом:
– Фрося…
Подождал – и еще раз, звучнее:
– Фрося!..
Она дышала всё так же мерно. Может, не спит, притворяется… Нет, она не умеет. Чиркнул спичкой – Фрося не шевельнулась, но успел глянуть на часы: полчетвёртого. Скоро начнет светать. Уже нáчало… Одно слово. Одно движение. Сделай одно движение.
Всё – расслабься и отдыхай. Утром.
Но легкость не приходила. Унижала непривычная растерянность: впервые он не уверен – разбудить? дождаться утра?.. Да – утро отрезвляет… Но и это хорошо. – В конце концов – так и так – утро наше.
Веки вдруг отяжелели… Повернулся на бок, к стене, и мгновенно провалился в сон – без сновидений.
Проснулся Борис поздно. Но сразу вспомнил вечер и ночь – торопливо привстал: голая раскладушка. Постель аккуратно сложена. Рядом, на стуле – брюки и рубаха. Без двух пуговиц.
Прислушался. Нет – в квартире тихо. И пусто.
Сел, прислонившись спиной к стене. Напротив, в окне, под пасмурным небом чернеет влажная крыша. Плоский серый свет – ни солнца, ни тени. Кажется, сегодня будет дождь. Он не любит дожди. Какой-то умник сказал: «Если бы не было дождей, все живое погибло бы от голода». Он старался полюбить дожди. Но все равно продолжал ненавидеть… «Ненавидеть». Перебирая в памяти свои ночные воспоминания, только сейчас осознал: что-то коробило его не раз в этих картинках… что-то неясное, на чем не хотелось останавливаться, прояснять… на миг спотыкался и убегал дальше… и странным образом в ночных размышлениях было ощущение освобождения – именно от этого несформулированного, неприятного… По пути это утешало: как избавление от болезни, названия которой не знаешь – но боль прошла, и ты миришься… И сейчас – ощутил он потребность вернуться и уточнить – не убегать… не оставлять болячку неопознанной… Это оказалось совсем не сложно: прожитая реальность – не загадочный сон… Прежде всего это был Полковник – в его прежней форме: жесткость и грубая сила… Да, в этом нет ничего нового, ничего смутного… Но тотчас всплыло то же неприятное ощущение… впервые в его жизни ясно и четко… и уже не прогонишь, не отвернешься: сколько же в сыне отца, сколько в нём Полковника… уже не убежишь, не спрячешься от этой правды… И за этим возникла параллель между несбывшимися планами Фроси – и матерью, которая ведь сделала то же самое, но ей удалось. Только получила впридачу еще и вернувшегося Полковника – ждала его она, не ждала?.. – не хочет он гадать – но чтó она получила, он хорошо видел своими глазами… И вдруг перекинулся на прошедший короткий вечер и на длинную сначала бесконечную, а потом преждевременно оборвавшуюся ночь… от встречи у театра – до последней минуты, когда тщетно и нерешительно пытался разбудить ее, чтобы…
А ведь было у него двенадцать часов с живой Фросей – полной противоположностью… сыну Полковника. И вспоминая, как он прожил эти двенадцать часов… в результате – она перед ним открылась вся… целиком, до печенок… а он, отвечая двумя пустыми словами… уходил в свое героическое прошлое – наедине с собой… Нет – что-то зрело, зрело какое-то пробуждение – но он уходил как улитка в раковину… только от себя не уйдешь… Да и зачем? Внезапное жестокое прозрение – ночное? утреннее? – он принимает как надежду. Перед ним много возможностей.
Но сейчас ждала только одна возможность: очередная репетиция. На репетицию еще рано. Но он пойдет именно сейчас, пока рано: главный уже в своем кабинете – нужно получить от него отпуск на две недели, не закроется театр, возможности есть. Причина – навестить срочно мать, давно болеет, но скрывала, жалела, – вчера получил достоверную информацию из надежных рук. Все будет о-кей, он знает расписание на месяц, вполне обойдутся. Об увольнении пока не надо.
И завтра-послезавтра он будет лететь в самолете домой, к матери. Ей даст телеграмму и не поскупится попросить, чтобы известила Фросю. Та должна знать.
Уходя, он мужественно еще раз посмотрел на пустую раскладушку и проговорил впервые за утро улыбнувшись: «Можно сказать – а была ли девочка?» И добавил: «Была, была, – но не девочка, а опытная колдунья».
По дороге он пожалел, что не успел записать сон… или сны?.. но после репетиции непременно сделает это – и покажет Фросе. Хотя… может она и не станет читать. Что ж… Но мать он больше не оставит. А подходя к театру – непроизвольно посмотрел на другую сторону улицы – с микроскопической спонтанно вспыхнувшей надеждой: а вдруг там на скамье сидит и ждет его… кубышка в широкой, уродливой юбке, просторной нейлоновой блузке, и в туфлях на толстой подошве без каблуков?..
2017
