Збышек призадумался, доел добавку и отправился к Горемыке. Тот лежал на соломе и кайлом своим чесал горб. Жил он в твердыне со своей с матерью и сестрой, с которым был всегда нежен и ласков, будто горняка подменял некий дух.
— Тяжело, пане, хозяину моему обет блюсти при стольких‑то глазах. Нельзя ему келью отрядить?
Горемыка посмотрела искоса и скривил губы.
— Ну, положим, хором пустых тут хватает, да только дров тебе никто не даст. Тут каждое дерево на счету.
— Моему хозяину того не надо. Его вера греет.
— Смотрю я, твоему рыцарю вообще ничего не надо, — заметил Горемыка и продолжил с удовольствием чесать горб.
Збышек на это не ответил. Он поблагодарил горняцкого главу и отправился с Ольгердом искать свободную комнату.
Они снова оказались в пустой зале, сквозь пол и потолок которой проросло дерево. На этот раз Збышека что‑то потянуло в левую галерею, и они пошли анфиладой зал и комнат. Вскоре попалась им заброшенная спальня, где гнила от времени деревянная лавка да ржавели несколько старых‑престарых сундуков. Был там и засов на двери, чтобы Ольгерд смог закрыться от остальных обитателей твердыни и с облегчением открыть лунному свету свое проклятое безличье.
— Збышек, ты тоже это видишь? — спросил рыцарь вдруг, ведя паучьими пальцами по крышке сундука.
Збышек приблизился, прищурился сослепу и разглядел на дереве резьбу: червленое сердце, проткнутое двумя мечами. Герб показался знакомым, и он постарался припомнить, где его видел.
— Погоди, да это же…
Ольгерд кивнул. Збышек крякнул и вновь отправился к Горемыке. Тот уже прекратил чесать горб и теперь играл в кости с краснощёким Марцином.
— Скажите, пане, — с порога спросил Збышек. — По рождению твердыня ваша? Или еще как?
Горбун сверкнул на него неприятным взглядом и осклабился.
— А тебе что?
— Да, кажется, знавал мой хозяин, тех, кто прежде здесь жил. Говорит, из рода пана Герденя, его ещё на западе Кровяным или Кровавым величали.
Горбун бросил кости, проворчал недовольно — и лишь тогда ответил:
— Смотрят все хозяева твои на подземное солнце.
— Давно?
— Да я ж откуда знаю. Засечку, по‑твоему, ставлю всякий раз?
— А ежели поднатужиться?
— Тужиться в тайной комнате надобно. А не… — горбун не закончил и махнул рукой, бросая кости. — Верно, когда заговорили, что град на востоке возведут.
Збышек догадался, что речь идет об Орденском замке, который зим дюжину назад заложили где‑то на востоке от Необоримых гор. Каждая торговка говорила о том, когда маленький Збышек ходил с отцом на ярмарку. Зачем только ходил?
И что с отцом стало?
Збышек попытался припомнить, но разум, как обычно при мыслях о прошлых деньках да о родном крае, заволокла муть.
— Расскажите, пане, что помните? Век благодарен буду.
Заворчал Горемыка, закряхтел, но поведал, как пришли его люди из деревни к северу, в ту страшную годину, когда разверзлась твердь, и жидкий огонь тек по склонам, и над Необоримым горами несколько седмиц стояли тучи дыма.
— Жил тут старик один. Никого у него не осталось, кроме пары слуг да пары монет в сундуках. Приютил он нас.
— Кто? — подал голос Ольгерд и шагнул через порог кухни, так что от неосторожного движения свет очага озарил пустоту его безличья. К счастью, никто этого не заметил. — Как его звали?
— То лишь Владыке гор ведомо. Да, тем же летом Владыка и забрал его, и снесли мы тело в могильник. Никто о старике том до вас не спрашивал.
Больше ничего они от Горемыки не добились и попросили только, чтобы показал им дорогу к могильнику.
Тот находился за стенами твердыни — в конце засыпанной снегом тропы, что вела к поляне над обрывом. Крохотные снежинки кружились в ночном воздухе и медленно падали вниз, холодили лицо Збышека. Тут и там высились курганы из камней, а у самого края дремала круглая постройка — не то усыпальница, не то часовня. Стены покрывали барельефы из человеческих фигур: с копытами и рожками, с флейтами и посохами, на колесницах и крылатых конях. Над входом еще виднелась полустертая надпись на кесарийском.
— Ты разумеешь, что тут начертано? — спросил Збышек и пошевелил губами, точно пробовал буквы на вкус. — И ваши, вроде, буквы, а… голову сломаешь.
— «Здесь нашел приют Лугвен, сын Герденя, последний из… из великих, и дети его, и дети детей его, и дети их детей. Почти их память, странник, и да пребудет с тобой дикое воинство», — прочитал Ольгерд и, казалось, с каждым словом в его голосе прибавляется отвращения и презрения к мертвым потомкам недруга.
У Збышека заныло сердце от неприятного предчувствия. Он осенил себя святым колесом и осторожно направился внутрь.
Бледный свет звезд лился из окошек под крышей. Смутно выделялись статуи внутри: старик на каменном троне, будто уснувший после плотного обеда, рыцари вокруг. Затянутые паутиной, усыпанные снегом — они словно ждали своего часа, чтобы в тяжелую минуту вновь подняться на последний бой.
— Что за «дикое» это воинство? — спросил Збышек.
— Он был самый молодой из них.
— А?
Ольгерд молчал, и Збышек догадался, что рыцарь не отвечал на его вопрос, а говорил о чем‑то своём. И, как всегда в такие мгновения, почудилось, что где‑то давно‑давно захлопали стяги на ветру, забряцали доспехи, заржали кони.
— Гердень. Он был самый молодой… — начал рыцарь, но снова не договорил. Збышек так и не дождался продолжения и, разорвав тяжи паутины, осторожно приблизился к трону. В нижней части постамента виднелись ступеньки, уводящие куда‑то вглубь, в скалу — видно, там и погребали тела в каменных нишах.
— Что это в его руке? — Збышек потянулся к статуе старика, и прежде, чем Ольгерд успел остановить его, вытащил плоский предмет.
— Збышек! — глухо начал Ольгерд. — Я не посмотрю, что ты спас меня от вековой муки, если ты при свете дня посмеешь обокрасть могилу. Хоть бы и лежали там мои враги. Да хоть бы сто язычников и все их истуканы там лежали!
Збышек растерянно оглянулся и потер предмет. Тот блеснул отраженным светом.
