При такой угрозе она обычно удалялась. Так случилось и теперь. Едва за ней закрылась дверь, я повернулась к Маргарите.
– Быстрее! Давай-ка одеваться!
Я теперь носила только широкие – даже очень широкие – шелковые платья преимущественно ярких расцветок; волосы прикрывала белыми муслиновыми чепчиками – так делали все дамы Мартиники. Правда, эта вест-индская мода после вычурных мод Парижа казалась мне немного смешной.
Я завтракала поспешно, мне уже давно стало ясно, что если есть в спешке, то меньше будет досаждать тошнота, и я пользовалась этой маленькой хитростью почти каждый раз. К тому же в Сен-Пьер надо было приехать как можно раньше. На Мартинике была пора тропических ливней; чуть ли не каждый день после полудня на землю изливался такой поток воды, какого в Париже и ждать было нельзя. Воклер обещал мне, что вернемся мы только завтра к вечеру: составление купчих требовало много времени.
Я вышла из столовой в коридор, размышляя, куда же девался Воклер. Странное сопение и возня доносились из одной из комнат. Я прислушалась. Нечто подобное слышалось и в Версале, когда какая-нибудь парочка решала уединиться.
– Господин Воклер, оставьте меня, ну я умоляю вас!
Не задумываясь, я распахнула дверь. Толстый грузный Воклер, медвежьей хваткой обхватив за талию какую-то девушку, лапал и тискал ее, пытаясь свалить на пол. Она отбивалась и плакала.
– Изидора! – возмутилась я. – Немедленно отпустите ее, вы слышите?
Она вырвалась, выпорхнула из комнаты, успев поцеловать мне руку. На моей руке осталась влага – видимо, ее слезы.
– Воклер, мне все это надоело. Я жду вас уже полчаса. Может быть, вы все-таки вспомните о своем обещании?
Я пыталась замять случившееся, но управляющий был разъярен и едва скрывал это. Возможно, если бы я не была дочерью принца, он бы набросился на меня с кулаками.
– Черт возьми… вечно вы появляетесь не вовремя!
– Я появилась как раз вовремя, да! И не трогайте больше Изидору. Она ведь моя горничная, не так ли?
Воклер дышал тяжело, с надрывом, бросая на меня ненавидящие взгляды.
– Какое вам дело до Изидоры? Она рабыня. Я ведь деньги вашему отцу высылаю в Париж исправно и в срок, правда? Так чего же вы мешаете мне жить, как мне хочется?
– Я не потерплю, чтобы в моем присутствии насиловали девушек.
– Каких еще девушек? Она рабыня. Черт возьми, неужели вы не понимаете этого?
Я ушла, сознавая, что мои возражения ничего не изменят.
Всю дорогу Воклер ворчал и дулся на меня, но лошадь вел мягко, без тряски, и мне не на что было пожаловаться. Я быстро забыла о случившемся. Я была так далека от дел фермы, условий жизни рабов, их страданий и горестей. Я лелеяла только одну мечту – родить ребенка, стать стройной и красивой и как можно скорее вернуться в Париж. Жаркая цветущая Мартиника давно уже мне надоела.
В Сен-Пьер мы прибыли около часу дня, когда вот-вот должен был начаться ливень: небо отяжелело, воздух был влажен и душен. В скудной тени высоких финиковых пальм расположился маленький аукцион: продавалась собственность разорившегося негоцианта – пять рабов и две рабыни.
– Вы займетесь этим, Воклер, правда?
Соглашаясь, он кивнул головой, и я отошла к рыночным лоткам и лавкам. Многоголосый гомон стоял над площадью и исчезал среди густой листвы тропических деревьев.
– Цена на финики снова упадет, – жаловался один негоциант другому, – говорят, и на кофе тоже.
– Слава Богу, большинство моих плантаций – сахарные, и я не понесу убытков.
– Э-э, сударь, не обольщайтесь! Сахар сейчас настолько распространен, что тоже упадет в цене… И рабы вздорожают, ведь в нынешнем году их завезено из Гвианы намного меньше, чем в прошлом, да и работорговля внутри острова несколько приуныла – вы не находите?
– Ваша правда, сударь, да и кому же ей заниматься? Мы бы с вами взялись за это дело, однако нам не дадут развернуться. Все права – у дворян, у аристократов. Им и льготы, и привилегии. А они все равно разоряются и только мешают другим.
– Да-да, – подхватил его собеседник, – разоряются и ведут королевство к катастрофе. Вы слышали, недавно состоялось собрание нотаблей?[2]Они снова обсуждали положение страны и нехватку денег в казне.
– Я читал об этом и, признаться, был возмущен. Собрались и не придумали ничего нового! Осудили Калонна за растраты, не согласились на перемены и дали заем на семьдесят миллионов ливров! Глупость какая! И это при королевских-то долгах!
– Уверяю вас, сударь, они падут под тяжестью всего этого, – шепотом произнес негоциант, – под тяжестью долгов и собственной глупости. Во Франции бурлит весь Париж. Я чувствую, что вот-вот что-то случится… непременно случится…
– Поделом им, если и случится! Кто берется управлять государством, тот должен делать это в интересах всех подданных, а не только маленькой кучки аристократов.
– Тише, сударь, тише!
– А что такое?
– А рядом с нами… взгляните-ка, кто это, а? Вы разве не слыхали? Не слыхали о ней? Она как раз из тех, из «гран-блан».[3]
– Вот как? Я думал, она креолка.
Они имели в виду меня, и я быстро отошла в сторону, нечаянно толкнув молодую женщину лет двадцати трех в очень ярком шелковом платье, кружевных митенках и шляпе из итальянской соломки.
– А, так это вы – мадам де Бер! – воскликнула она, всплескивая руками.
Я едва сдержала гримасу недовольства. Ну как можно привыкнуть к такому имени – де Бер? Пересилив себя, я пробормотала сквозь зубы извинения, но дама не хотела отпускать меня так просто.
– О, я знаю вас, Мартиника так и гудит о вашем приезде… И конечно, сочувствует вам.
– Сочувствует? – недоуменно переспросила я. – Но почему?
– По поводу смерти мужа, мадам. Вы так молоды и уже вдова.
Я посмотрела на нее с удивлением. Кто она, такая наивная, чтобы поверить легенде, сочиненной моим отцом? Дама не отличалась особой красотой, но у нее был мягкий взор глубоких черных глаз, нежный маленький рот, красивые каштановые волосы, а еще, что куда важнее, – ласковая кошачья грация, странное, обволакивающее обаяние.
Словно угадывая мои мысли, она представилась:
– Мое имя – Роза Жозефина де Богарнэ, урожденная Таше де ла Пажери. Может быть, вы слышали обо мне?
Она говорила громко, но пыталась приглушать голос – видимо, ей указывали на этот недостаток, и она всячески старалась его исправить. Я улыбнулась. Эта женщина воображает, что я могла слышать о ней? Ее имя украшалось частицей «де», но по ее облику я видела, что происхождение этой дамы низкое.
