– И он, скорее всего, итальянец! – воскликнула я яростно. – Пьомбино!
– А ты разве не знал? – подозрительно покосился на негра Жак. – Черная образина!
Мы ехали еще примерно полчаса, прежде чем ферма Пти-Шароле показалась из-за густых деревьев.
Это был большой открытый дом в стиле барокко времен Луи XIV. С широкими сверкающими верандами и террасой, белый, как снег, чем удивительно напомнил мне Сент-Элуа. Два огромных цветника, в которых благоухали огромные тропические розы, были разбиты прямо перед домом.
Чуть дальше в ряд выстроились хозяйственные постройки – прядильни и ткацкие, конюшни и амбары. Тощий негритенок кормил пшеном огромный выводок гусей. Индюшата важно разгуливали по двору, как по собственному индюшатнику.
Я поднялась по ступенькам широкой лестницы и остановилась. Мне навстречу шел высокий мужчина плотного телосложения, в шляпе и кожаной безрукавке. Толстые штаны его были стянуты широченным поясом. На вид ему было лет сорок. Полное отекшее лицо с толстыми губами казалось некрасивым, нижняя челюсть сильно выпирала вперед, и ее лишь слегка прикрывала густая русая борода.
– Вы господин Воклер? – спросила я, с трудом припомнив имя управляющего.
– Да, конечно! А вы, видно, дочь принца. Хозяйка… Он протянул руку, приглашая меня в дом.
Я шла по комнатам, с удивлением убеждаясь, что их обстановка почти ничем не отличается от того, что я имела в Париже. Тот же блеск, то же царство причудливых форм рококо… Разве что плетенные из лозы кресла на террасе, украшения, в которых чувствовалось что-то экзотическое, вест-индское, были для меня в диковинку. В гостиной я обнаружила клавесин немецкой работы. Клавиши – из чистой слоновой кости…
– Два часа назад я получил известие о вашем приезде, – нехотя пояснил Воклер, заметив мое удивление. – Черномазым пришлось хорошо потрудиться для вашей встречи. Эй, Изидора!
Стройная темноволосая девушка остановилась на пороге.
– Это хорошая рабыня, – сказал управляющий, – ее учили в Сен-Пьере ухаживать за знатными дамами… Она будет вам хорошей горничной.
– Это рабыня? – переспросила я. – Она же совсем белая.
– Изидора? Да, она рабыня. Но это вы только сперва ею брезгуете, потом привыкнете. Она квартеронка[1]… К тому же крещеная.
– Перенеси в дом девочку, которая спит в повозке, – сказала я мягко, обращаясь к Изидоре. – Если она проснулась, накорми ее.
Маргарита, не доверяя рабыне, тоже спустилась во двор за Авророй. Я прошла в гостиную, такую просторную и открытую со всех сторон. Справа она переходила в большую террасу, слева – в затененную веранду. Огромные белоснежные цветы с бархатистыми лепестками и ярко-желтым пестиком свисали из сада прямо в гостиную.
– Магнолия, – проговорила я, очарованная прелестью цветов. – Как здесь все ново, необычно…
Я присела к клавесину. Что бы такое сыграть? Мое душевное состояние было сейчас таким сложным, что я не знала, какая музыка способна это выразить. Все смешалось во мне – отчаяние и успокоение, принесенное длинным и нудным морским плаваньем; ожесточенность и надежда, связанная главным образом с рождением моего будущего ребенка. Все это вылилось само собой в мелодию, в странный экстаз; я почувствовала, что, по мере того как звуки плывут по комнате, на глазах у меня появляются слезы.
Пришла Маргарита, заметила мое состояние и сразу увела меня в спальню. У нее всегда было верное средство для успокоения нервов – стакан воды с несколькими каплями валерианы.
Я только потом поняла, что же это за мелодия так на меня подействовала. Луи де Моа. Миниатюры.
2
Если родится девочка, я назову ее Жанной, а если мальчик – Жаном. Хорошо, что я подумала об этом. Ведь до родов осталось всего тридцать дней.
Я дернула веревку звонка. Маргарита вошла так быстро, словно всю ночь стояла под дверью.
– Что ни говорите, мадемуазель, – сказала она, помогая мне подняться, – а ночи здесь ужасны. Едва семь часов вечера – такая темень наступает, что просто жуть! Да еще вокруг – одни негры…
Она налила воды в серебряный таз и подала мне салфетку из тонкого фрисландского полотна, чтобы я вытерла руки и лицо.
Я начала умываться и вдруг замерла, вспомнив кое-что очень неприятное. На моем лице показалась гримаса.
– А что, – спросила я, – мадемуазель Фурси уже встала? Маргарита перекрестилась.
– Уже встала, бестия, – проговорила она, понижая голос, – уже затарахтела ребрами.
Я поморщилась.
Полтора месяца назад по приказу моего отца на ферму Пти-Шароле прибыла необычная личность – высокая, сухая, как палка, незамужняя дама неопределенного возраста. Скорее всего, ей было около сорока лет. Эта самая личность имела неограниченные полномочия относительно меня и моего пребывания в Пти-Шароле; я не смела и шагу ступить без ее разрешения. Она совала свой длинный нос повсюду, и всюду делала замечания; при этом ее подбородок вытягивался настолько, что казалось, будто она держит во рту тяжелый камень.
– Ее нужно как-нибудь устранить на сегодняшний день, – сказала я. – Мы с Воклером собирались ехать в Сен-Пьер покупать рабов. Ты же знаешь, мне давно пора развеяться.
– Знать-то знаю, но на пользу ли вам пойдет эта поездка? Хватит любого пустяка, чтобы у вас начались роды.
– Ах, я вовсе не такая слабая, как ты представляешь. Я закончила умываться и, выпрямившись, вдруг замерла на месте. Радостно-испуганная улыбка тронула мои губы. Я медленно поднесла руки к животу.
– Господи, что это с вами? – воскликнула Маргарита, бросаясь ко мне. – Больно, да?
Я покачала головой.
– Нет, совсем не больно… просто он ворочается! Ой! Боже! Маргарита, он двигается, да еще как!
Я ухватилась за ее плечо и рассмеялась до слез. Маргарита провела рукой по моим волосам.
– Ну-ну, успокойтесь! Разве можно так смеяться? Вы еще не знаете, что вас ждет через месяц…
– Ах, наоборот, я хочу, чтобы это случилось поскорее. Я так устала ждать!
Дверь отворилась и бесцеремонно, даже не постучав, вошла мадемуазель Фурси.
– Долгие разговоры вредны для вашего здоровья, – произнесла она. В ее плоской груди что-то тяжело клокотало. – Завтрак уже ждет вас.
– Убирайтесь! – приказала я раздраженно. – Вы разве не видите, что я еще не готова!
– Поторопитесь, говорю вам, поторопитесь.
Я была вне себя от подобной наглости. С чего мне торопиться? Ни король, ни королева, ни даже граф д'Артуа не говорили со мной в таком тоне.
– О, дайте мне вернуться в Париж, – пообещала я гневно, – вот там вы, мадемуазель Фурси, узнаете, что я с вами сделаю!
