правду говорить было как будто опасно. Создавалось крайне неприятное положение, и странная боязнь охватывала его, когда кто-либо раскрывал рот, чтобы спросить его о чем-нибудь. Мишка невольно вздрагивал, ожидая, что вот-вот зададут ему какой-либо коварный вопрос. Но никто не заикался ни о чем нежелательном для Красавчика. Все, точно сговорившись, даже ни одним намеком не обмолвись относительно жизни друзей. Раз только Борский вспомнил Митьку, но тотчас же его прервала каким-то вопросом Анна Иосифовна и притом посмотрела так строго, что художник смешался. Если бы Мишка видел этот взгляд, то понял бы, что все, действительно, в сговоре насчет того, чтобы не беспокоить его какими бы то ни было воспоминаниями.
Третью неделю жил Красавчик у Борского, а о Митьке не было ни слуху ни духу. Это, наконец, начало тревожить Мишку. Помимо тоски, беспокойство о благополучии приятеля начало мучить его. Он не мог представить себе, чтобы Митька, раз он жив, здоров и на свободе, не дал бы знать о себе. Это было не в обычаях Митьки. Поневоле беспокойство охватывало Красавчика.
И долго бы, пожалуй, томился Мишка неведением, если бы не случай, открывший ему все, что произошло с другом.
Как-то утром Красавчик, сойдя вниз, услыхал вдруг в одной из комнат разговор, заставивший его невольно насторожиться. Чей-то незнакомый голос упомянул про Митьку, и этого было достаточно, чтобы сердце Красавчика усиленно забилось. Он прильнул ухом к неплотно притворенной двери и весь превратился в слух.
– Так что, господин, – говорил незнакомый голос, – Митька-Шманала сознался, что убег из тюрьмы с товарищем, по прозвищу Мишка-Красавчик. По полученным полицией сведениям у вас находится неизвестный мальчик. Полиции тоже известно, что Шманала был дружен с Красавчиком, а потому есть основание предполагать, что Красавчик скрывается здесь. Дозвольте взглянуть на вашего мальчика.
Красавчик слушал ни жив ни мертв. Он похолодел даже, и в голове у него мутилось. Понадобилось прислониться к двери, так как силы вдруг покинули его.
«Засыпался Митька, – вбилась в голову мучительная мысль. – Засыпался!»
– Но я и говорю вам, – слышался голос Борского, и в нем звучали негодующие нотки, – что у меня находится лишь внук сенатора Струйского. Понимаете вы это?
– Как не понять, – незнакомый голос как бы стушевывался. – Понимаю. Да начальство послало меня… Сами знаете, господин, служба… С урядников вот как тянут…
– Все равно вы ничего не добьетесь, лучше и не настаивайте. Я не намерен предъявлять вам ребенка. Понимаете? Если же вы еще осмелитесь беспокоить меня, то я буду жаловаться!
Голос художника был гневен. Он еще говорил что-то, но Красавчик не слышал. То, что узнал он про Митьку, лишило его способности слушать и соображать.
«Митька засыпался! Засыпался!» Только эта мысль вбилась в голову острым клином и порождала отчаяние. Ну что теперь он будет делать без Митьки? Не лучше ли было умереть, не выздоравливая?
В мозгу рисовалась знакомая унылая картина тюремной жизни, и Митька в качестве арестанта… Жалость и ужас в одно и тоже время сжимали сердце… Спазмы перехватывали горло… Мишка вдруг дико, пронзительно как-то всхлипнул, зашатался и упал на пол, корчась в судорожных рыданиях…
– Митька! Митька! – стоном вырвалось из губ.
За дверями послышалось испуганное восклицание, раздались поспешные шаги, и к Мишке подоспел Борский. Он наклонился над ним, и лицо его выражало сильный испуг, даже побледнело.
– Что с тобой, Миша? Чего ты? Красавчик слова не мог произнести. Слезы градом катились из его глаз, рот судорожно искривлялся и только слово «Митька!» вылетало из него. И были в этом восклицании громадное горе, граничащее с отчаянием, и жалость и любовь.
Художник бережно поднял его, сел в кресло и усадил Красавчика себе на колени.
– Чего ты плачешь? Что с тобой? Ничего очень скверного не случилось с Митькой, успокойся…
– О… о… он… за… а… а… сы па… а… лся… – еле выдавил Красавчик сквозь рыдания.
– И это тебя так расстроило? Было чего плакать.
Холодный тон Борского так поразил Мишку, что он даже плакать перестал. Широко раскрыв глаза, он смотрел на художника. Ему казалось немыслимым, чтобы кому бы то ни было казалась безразличной судьба Митьки.
– Я без него не могу, – тихо вымолвил он. – Не могу…
И хотя теперь Красавчик не плакал, но в глазах его и в голосе, каким он произнес это, было столько горя, что Борский растрогался.
– Ну, успокойся, милый, – поглаживая волосы на голове мальчика, сказал он, – ты расскажи мне про Митьку, и тогда мы, может быть, подумаем, как бы помочь ему.
Ласковое поглаживание и задушевный тон успокоили Мишку. Кроме того, сам художник намекал на возможность помощи Митьке, и этого было достаточно, чтобы ободрить Красавчика. Он понял, что теперь нечего скрывать от Борского прожитое, к с жаром стал рассказывать про Митьку и их дружбу. Он рассказал и про жизнь у Крысы и про то, как Митька взял его под свою защиту, потом про тюрьму и побег, а затем и про жизнь в лесу. Борский ни звуком не прервал рассказа. Он даже не смотрел на Красавчика. Только рука его нежно обнимала стан мальчика, а другая гладила по волосам. Когда Мишка кончил, рука как бы невзначай соскользнула с его головы и смахнула что-то с глаз своего владельца.
– Бедный ты, Миша, много тебе пришлось выстрадать…
Голос художника дрожал, и взгляд, нежно обращенный на Мишку, был затуманен.
– Да, Митька и вправду был твоим верным другом, – продолжал Борский – а за дружбу прощаются многие грехи. Не бойся, милый, мы выручим его из тюрьмы.
– Правда?
Глаза Красавчика заискрились. В них светились восторг и безграничная признательность.
– Неужели выручим?!
Художник улыбнулся:
– Конечно выручим, тут и говорить не о чем. Ему не место в тюрьме.
Красавчик даже в ладоши захлопал.
– Опять мы с Митькой заживем! – вырвалось у него радостное восклицание.
– Пожалуй, что и заживете, – задумчиво согласился Борский. – Только уж не прежней жизнью.
Мишка удивленно поглядел на него.
– Не прежней?
Ответить Борскому не удалось: в комнату положительно влетела Анна Иосифовна. Она была страшно взволнована и вся, казалось, сияла. Точно горел внутри нее какой-то чудный огонь, отсвечивал в глазах и пробивался румянцем сквозь щеки. Она вбежала в комнату и замахала какой-то бумажкой.
– Ну, Миша, нет и не Миша, – теперь ты Володя, – закричала она, – готовься встретить маму… Понимаешь ты, мать твоя едет к тебе… Понимаешь, у тебя нашлась мама!
И в порыве восторга Анна Иосифовна принялась душить в объятьях Красавчика, покрывая поцелуями его бледное личико.
– Получили вести? – спросил ее Борский.
– А вот читайте. Телеграмму прислала. Оказывается, она за границей сейчас, ну, и мое письмо значительно запоздало.
Она перебросила Борскому листок бумажки. Тот развернул его и прочел вслух:
– «Боже мой, неужели это правда, милая моя? Я боюсь умереть от радости. Сегодня выезжаю. Обними и расцелуй моего бедного Володечку».
– Вот я и обнимаю и