пор ничего не изменилось. Но во время сегодняшней стычки что-то произошло с самой Доменикой. Впервые в жизни она не ощущала Виареджо своим домом. Местные жители то ли перестали почему-то ее уважать, то ли разозлились из-за того, что у нее хватило смелости дать отпор, а быть может, все оказалось еще хуже – они встали на сторону Мирони, полагая, что молодой медсестре следует знать свое место, когда дело касается Святой Римской церкви.
15
Доменика никогда не видела Претуччи в гневе. Она, конечно, совершала ошибки, но обычно он терпеливо ждал, пока она их исправит.
Шторки на окнах в кабинете были опущены так низко, что свет не проникал внутрь. Лампа над смотровой кушеткой отбрасывала на мраморный пол круг света, похожий на луну. Доменика стояла с одной стороны кушетки, а Претуччи расхаживал взад и вперед с другой. Первый раз в жизни доктор повысил на нее голос:
– Ты не можешь давать медицинские советы, которые противоречат канонам нашей церкви.
– Я не выступала против церкви, я пыталась помочь синьоре Мирони. Ей нельзя снова рожать, у нее малокровие.
– Это не твоя забота.
– Она пришла ко мне за помощью. Церковь, похоже, не слишком беспокоится о трех уже родившихся детях. Кто о них позаботится, если их мать умрет при родах? Не припомню, чтобы дон Джузеппе катал детскую коляску.
– Синьорина!
– Но это правда. Почему, когда дело касается детей, решение принимает ее тупоголовый муж? Разве недостаточно того, что в его руках деньги, имущество, он имеет права на детей и на любое наследство? С какой стати он распоряжается ее здоровьем?
– Я ясно дал понять, что ей нельзя больше иметь детей. И Мирони, и священнику, и мэру.
– Il sindaco?[80] А он здесь при чем?
– Закон.
– Бассини – шут гороховый.
– Это неважно. Закон он держит в своих цепких ручонках.
– Трое мужчин против одной женщины? Ее малокровие – это медицинская проблема, так ведь?
Претуччи по-прежнему выглядел недовольным.
– Да, именно.
– Так скажите им. Объясните ситуацию этим тупицам. Покажите им листовки.
– Эти листовки для заезжих моряков. Не хватало еще, чтобы они разносили заразу по всему побережью. Я не показываю эти листовки семейным парам.
– А стоило бы! Эти самые листовки могут помочь женщинам о себе позаботиться.
– Ты унизила Гвидо Мирони перед целым собранием.
– Карнавал не собрание, а развлечение. И он был пьян.
– Это не имеет значения! Он глава семьи!
– Да какой из него глава!
– Какой есть. Его жена – это его дело.
– Она боялась говорить с ним о защитных средствах. Это могла бы сделать я.
– Решение их семейных проблем состояло не в том, чтобы научить женщину не беременеть. Это не входит в твои обязанности.
– Почему? Если у меня есть какие-то знания, разве я не должна ими делиться?
– Ты можешь ими делиться, но тебе следует понимать, что именно рассказывать пациенту.
– Мне не стоило говорить правду?
– Ты могла предоставить это мне.
– Но вы же доверяете мне общение с женщинами. С вашего разрешения я рекомендовала настойку цимифуги синьоре Лючизи, у которой сейчас перемены в жизни. Чем я могла навредить матери троих детей, дав ей листовку?
– Выслушай меня. В этом случае твоя добросовестность сослужила плохую службу. Синьор Мирони пошел к священнику, а тот – ко мне. Потребовал показать твое разрешение на работу.
– У него нет никаких прав в этом вопросе.
– Священник на стороне Мирони. И закон тоже. Нам следует быть осторожными в том, что касается деторождения.
Доменика почувствовала, как внутри закипает гнев.
– Мне следует быть очень осторожной, только потому что я женщина. – Она села на табурет и попыталась собраться с мыслями.
Претуччи оперся о кушетку.
– Боюсь, они серьезно настроены.
– Я сама встречусь со священником и все ему объясню.
– Не надо. Он сейчас зол. Я смогу защитить тебя, если ты уедешь из Виареджо. Скажу им, что отослал тебя, чтобы преподать урок. В Марселе есть одна больница…
– Во Франции? Но я нужна матери здесь.
– Прояви здравомыслие. Ты же не хочешь, чтобы священник сам решал, куда тебя отослать? Окажешься где-нибудь на самом дне. Если уедешь, со временем они забудут о том, что произошло. Послушай меня, я все-таки твой босс. И друг. – Претуччи достал из кармана платок и протер очки. Dottore протирал очки всякий раз, когда ему нужно было что-то обдумать. – Если ты уедешь в Марсель на несколько месяцев, я уверен, все уляжется, тогда ты сможешь вернуться домой и работать на прежнем месте.
На глаза Доменики навернулись слезы. Она спешно вытерла их.
– Гвидо Мирони был зловредным ребенком и вырос в жестокого зверя. Я ничуть не жалею, что все ему высказала.
Претуччи сдержал улыбку. О том, что случилось между Доменикой Кабрелли и Гвидо Мирони на карнавале, он узнал быстро – слухи по маленькому городку распространились за считаные часы. Новые рассказчики приукрашивали подробности, но испытывали невольное уважение к решимости молодой медсестры, давшей отпор обидчику.
– Ты сказала то, что должна была сказать.
– Возможно, это была не лучшая идея, но у меня не было выбора. Люди должны знать, что они всегда могут прийти в амбулаторию, когда им нужна помощь.
– Тебе нужно понять одну вещь. Может, ты и права, и у тебя есть все основания так считать. Но здесь, в Виареджо, ты ничего не добьешься, даже если весь город с тобой согласится. Последнее слово всегда за священником.
* * *
Доменика чиркнула спичкой, зажгла конфорку и поставила кофеварку на голубой огонь. В темноте мерцала маленькая лампа, стоящая на столе. Доменика присела и стала ждать, пока сварится эспрессо.
Кожаный чемодан, который она собрала накануне вечером, принадлежал отцу. Когда-то молодой Пьетро Кабрелли поступил в ученики к ювелиру в Барселоне, чтобы обучиться пайке и искусству филиграни. Его отец, Микеле, подарил сыну чемодан для его первой поездки за границу. Позже Пьетро брал чемодан в Индию и Африку. Теперь в нем лежала одежда Доменики, хотя в этой одежде не было особой надобности. Ей предстояло надеть белую форму, выданную сестрами из монастыря Явления Святого Иосифа.
– Ты поспала? – спросила мать, входя на кухню.
– Ни минуты.
– Может быть, в поезде поспишь. – Синьора Кабрелли обняла дочь. – Хорошо бы.
– Мама, ты когда-нибудь бывала во Франции?
– Один раз. На юге. Я была совсем юной и ездила туда со своими кузинами. Мы учились делать мыло.
– Я никогда не хотела от тебя уезжать.
– Это ненадолго.
– Только это меня и утешает.
– Я бы хотела, чтобы ты ходила на мессу. И читай Розарий[81]. Даже если у тебя есть сомнения, молись за меня.
– Обязательно.
– А я буду молиться за тебя. С твоим отцом все будет хорошо. У него мастерская и свои проблемы, которые никогда не решить, но это и неважно. Ему есть чем занять голову.
– Мама, я знаю, ты хотела помочь, но зачем ты пошла к священнику?
– Ты мой ребенок, а я твой заступник. Я буду сражаться за тебя с кем угодно, с любой армией, любым церковником, да хоть с самим Папой.
