полная луна, похожая на перламутровую пуговицу. В костровых чашах на берегу еще пылал огонь, и пламя раздувалось сильнее, когда гуляющие подбрасывали туда остатки сосновых поленьев. В воздухе витали сладкие запахи анисовой наливки, какао и табака. На набережной было так многолюдно, что к тому времени, когда Доменика съела сэндвич с колбасой и перцем и пробралась сквозь толпу вниз по пирсу к киоску с джелато, она снова проголодалась. Карусель крутилась под звуки шарманки, ее огни расплывались розовыми полосами.
Местной певице Джильде Гриффо было уже около семидесяти. Со времен Великой войны[76] она пела почти на всех свадьбах и прочих торжествах. По традиции в последний вечер карнавала она давала концерт а капелла[77]. В этот раз сцена в конце пирса была занята, и Гриффо отправили петь на винных бочках, набитых песком, которые служили укреплением для дощатого променада и преграждали путь морской воде во время прилива. Накануне вечером на том же месте выступал фокусник, собравший немало зрителей.
Гриффо по-прежнему обладала красивым голосом, но ее контральто заглушалось гулом толпы, мелодией карусели, скрежетом мороженицы, шумевшей громче бетономешалки. Доменика протиснулась поближе, чтобы послушать Гриффо. Она переживала за певицу: как раз в момент исполнения арии на воду спустили баржу с фейерверками, которая терлась о сваи и громко скрипела.
Небо вот-вот должно было наполниться яркими искрами и затянуться дымом. Гриффо завершила свою программу и поклонилась. Доменика аплодировала ей вместе с немногочисленными местными поклонниками. Такой стиль исполнения уже мало кто ценил. Гриффо была классической певицей, словно пишущей в воздухе красивым почерком с причудливыми завитушками. Что до молодых итальянцев, то они предпочитали непринужденный американский свинг и джаз. Джильда Гриффо вышла из моды. Она еще раз поклонилась, слезла с бочки на песок и отряхнула подол юбки.
– У вас прекрасный голос, синьора! – с восхищением воскликнула Доменика.
– Как можно петь, стоя на винной бочке? Мне нужна настоящая сцена, но она занята. Там прыгают и скачут. Карнавал уже не тот. В прежние времена к искусству проявляли уважение. – Гриффо удалилась.
Недалеко показалась Моника Мирони и помахала Доменике. Как и прежде, свою трехмесячную дочь она несла в корзине, годовалого малыша – на бедре, а мальчуган теперь шагал впереди них.
– La bella famiglia[78]. – Доменика поприветствовала Монику с детьми.
– Им бы остаться дома и спать, но Леонардо не захотел пропускать фейерверк.
– Для меня это будет уже двадцать девятый фейерверк. – Доменика присела рядом с мальчиком. – Я тебя хорошо понимаю.
– Какое красивое платье! – Моника рассматривала платье Доменики с заниженной талией и оборкой по подолу. – Изумрудный – мой любимый цвет.
– Как ваши дела? – спросила Доменика.
– Я приду к вам снова.
– Я записала вас на прием, помните?
Доменика наблюдала, как Моника пошла с детьми к карусели. Женщине не помешала бы помощь, но ее мужа рядом не было. Многие мужчины в их городке обеспечивали семьи, но почти не уделяли времени своим детям. Доменика чувствовала благодарность судьбе, что ее отец был не из таких.
Она шла по пирсу. Торговля стихала – все, что было в новинку и в диковинку, уже давно распродали. Доменика услышала, как торговец джелато объявил, что у него закончился сахар. Теста для bomboloni осталось на последнюю порцию, теперь придется ждать следующего праздника. Казалось, что уехавшие туристы прихватили с собой и лучшие лакомства, и веселье.
– Кабрелли, надо поговорить. – Гвидо Мирони выскочил ей наперерез.
Вскоре к нему подошли несколько мужчин, которых она узнала. Они работали с Мирони на мраморном карьере. Сейчас они были пьяны, ослабленные галстуки болтались на шеях, жилеты небрежно расстегнуты. Доменика не остановилась.
– Кабрелли, ты оглохла? – громко крикнул Мирони.
Его приятели захохотали.
Доменика развернулась и подошла к нему вплотную:
– Синьор Мирони?
Мужчины еще больше развеселились:
– Синьор! Надо же, синьор!
– Да я учился с ней в школе. – Мирони поднял бутылку, изображая тост.
– Когда ты удосуживался там появляться, – заметила Доменика. – Позволь пройти.
Мирони перегородил ей дорогу:
– Хочу с тобой поговорить.
Доменика оглядела променад, ища Монику с детьми, но те куда-то исчезли.
– Синьор? – Доменика скрестила руки на груди и чуть расставила ноги. Будучи женщиной маленького роста, она научилась занимать пространство и заполнять его уверенностью. Ее поза и тон Мирони явно сообщали, что сейчас последует ссора, и вокруг них тут же собралась толпа. Доменика поискала глазами хотя бы одно дружелюбное лицо, но не нашла.
– Не лезь в мои дела, – рявкнул он и передал бутылку граппы одному из приятелей, чтобы порыться в карманах. От него разило вином, но он был достаточно трезв, чтобы стоять, переваливая массивное тело с ноги на ногу. – Что это? – Он помахал в воздухе листовкой.
Доменика поняла, что это та самая листовка, которую она дала Монике. Она выхватила листок у него из рук.
– Сейчас не время и не место обсуждать личные вопросы. Приходи к Dottore Претуччи, если хочешь о чем-то спросить.
– Я указываю ей, что делать. Не ты. Не Претуччи. Я.
– Она прекрасно знает, что ты считаешь себя padrone[79].
– Я и есть padrone! – прорычал Мирони.
– А теперь ты решил всем об этом сообщить.
Толпа захохотала, что привело Мирони в ярость. Он бросился к Доменике. Она оказалась гораздо проворнее крупного и неуклюжего Гвидо и мгновенно отскочила в сторону. Сложила листовку и спрятала ее в рукав.
– Держись подальше от моей жены! – пригрозил он.
Толпа разделилась на мужчин и женщин. Доменика чувствовала напряжение между двумя лагерями, став голосом одного из них. Мирони собрался было уходить, но вдруг развернулся и плюнул Доменике под ноги.
Доменика посмотрела на землю перед собой и вновь подняла взгляд на Мирони:
– Да, во всех смыслах ты большой человек, кроме самого главного.
По толпе прокатилась новая волна смеха. Борьба была неравной. Боролись медведь и мышка, но люди не могли двинуться с места, их внимание было приковано к молодой женщине, давшей отпор великану.
– Гвидо Мирони, ты всю жизнь был грубияном, – спокойным голосом произнесла Доменика. – Ты пакостничал в тени, стараясь не попасться. Но мы с тобой знаем, что ты натворил. Ты вырос пьяницей, а это удел всех трусов, которые боятся смотреть в глаза самим себе.
– Ты надоумила мою жену покинуть нашу постель. Это против закона природы. Против церкви. Держись подальше от моей семьи, Кабрелли.
Мирони сказал что-то еще, но тут первые залпы фейерверка с громким свистом взвились в ночное небо и, достигнув высшей точки, разорвались ярким огненным дождем. Свист, гул и грохот заглушили его слова.
Дружки Мирони подхватили его под руки и потянули обратно на пляж. Доменика отвернулась от этого зрелища. Она пошла домой, вместо того чтобы, как все прошлые годы, любоваться красотой взмывающих в небо огней. Ей было страшно, хотя виду она не показала. В школе всякий раз, когда случалась ссора, она брала верх над вспыльчивым Мирони. И вроде с тех
