шагах остановился и почтительно доложил:
— Ваша светлость! Поручение выполнено!..
Курширмат милостиво разрешил приблизиться и занять место за дастарханом:
— Самые важные новости лучше говорить на сытый желудок... Бери! — Он сделал правой рукой широкий жест над дастарханом.
«Что ж, буду ждать, когда соблаговолишь поинтересоваться подробностями, — решил Николай. — А пока поем»... Сидевшие за дастарханом молчали, наблюдали за Николаем. Молчал и Курширмат. Тишина казалась Ушарову настораживающей, зловещей. Он неторопливо выбирал с большого блюда кусочки белого куриного мяса и ждал, когда Курширмат первый обратится к нему с вопросом. Аулиахан-тюря кончиком ножа пододвигал на край лягана, под руку Николая, кусочки пожирнее, улыбался. Настороженное молчание как бы подчеркивало, что он, Ушаров, здесь чужой.
На дальние холмы легли вечерние тени. Стало холоднее. Острее ощущались запахи болота, окружавшего кишлак с трех сторон. Курширмат не меньше трех раз уходил этими болотами от преследования и полного разгрома.
Николай, уже насытившись, решил растянуть трапезу и позлить Курширмата, явно игравшего роль радушного и нелюбопытного хозяина.
— Здесь холодно. Наш гость может простудиться, — произнес, наконец, Курширмат. — Не перейти ли нам в помещение...
Свита Курширмата осталась в первой большой комнате, где на полу, устланном кошмами, на деревянных колышках, вбитых в стены, висели карабины, винтовки. В нише на груде одеял стоял бешик — выкрашенная в яркие цвета детская кроватка. Курширмат, Ситняковский, Аулиахан-тюря и Ушаров прошли через низенькую дверь в следующую комнату. Аулиахан внес керосиновую лампу, поставил на низенький столик. Но никто не опустился к столу.
— Говори! — приказал Курширмат.
— Состав с оружием будет отправлен в семь утра. — Николай поглядел на часы. — Сейчас двадцать часов без пяти... Сейчас началась погрузка патронов.
— Сколько будет боеприпасов? — спросил Ситняковский.
— Четыреста «цинок» и, кроме того, тридцать тысяч в пулеметных лентах.
— Всего сто тридцать тысяч, — подсчитал Ситняковский.
— Какова численность охраны? Чем вооружена? — спросил Аулиахан-тюря, присевший в неудобной позе к низенькому столику и вынувший из полевой сумки блокнот и карандаш. — Что за маневры происходят на Соборной площади перед большевистским штабом?
— Не все вопросы сразу, — попросил Ушаров. — Разрешите, ваша светлость, я набросаю на память план станции и покажу, где и сколько выставлено охраны...
— У него есть такая бумага, — кивнул Курширмат на своего военного советника. — Покажи ему карту, подполковник...
— Вас произвели в подполковники, господин есаул? — спросил Ушаров, присаживаясь к столику. — Поздравляю с повышением в чине!... Прыгаете через ступеньку?
Ситняковский нахмурился, но сдержался и не ответил, откинул обложку блокнота и несколько страниц. Ушаров увидел четко вычерченный план станции и окрестности.
— Очень точно изображено, господин подполковник, — похвалил Николай. — Так, вот, смотрите... На самой станции сейчас находятся два эскадрона и рота пехоты. К ночи в район станции будет выведен еще эскадрон. Они перекроют вот эту дорогу. — Он перечеркнул короткой и жирной линией дорогу, ведущую от города на Маргилан. — Командование опасается, что нападения можно ожидать с этой стороны.
— Где стоят орудия, пулеметы? — спросил Аулиахан-тюря.
Ушаров нарисовал кружочки по краям перрона и на крыше одного из четырех вагонов «с оружием».
— Артиллерии не будет, — сообщил Николай. — Станция и подступы к ней простреливаются крепостной батареей.
— Так что за движение происходит на Соборной площади? — напомнил Ситняковский.
— Город готовится отметить третью годовщину Революции... Перед штабом состоятся военный парад и демонстрация... На площади будет дан артиллерийский салют.
— Так... — произнес Ситняковский. — Значит в район станции ночью будет стянуто три эскадрона конницы и рота пеших... Около тысячи штыков...
— Так точно!
— Камчибека задержали вы? — спросил Аулиахан-тюря.
— Камчибека Ильбигиева? — переспросил Николай. — Нет. Мои люди его не задерживали... А он точно арестован?
— Да... Его задержали в районе станции.
— Его многие знают. Молодой человек храбр, но рисковал зря... Ему не следовало появляться в районе станции в такое время... На станции много моих людей и людей из особого отдела... Очевидно, его взяли работники Мирюшева...
— Это точно? — переспросил с недоверием Аулиахан.
— Что не мои — точно. Мне бы сегодня доложили. Он что-нибудь знает о ваших планах, ваша светлость? — с нарочитым беспокойством в голосе поинтересовался Ушаров.
— Он знает мало, — сообщил Аулиахан-тюря. — Знает столько, сколько положено моему адъютанту.
— Если он будет молчать, мне легче удастся выручить его из беды. Я завтра же затребую его дело к себе.
— Завтра? — переспросил Курширмат, молча стоявший за спиной Аулиахана. — Хорошо.
И, обращаясь к Ситняковскому, произнес:
— Вы свободны, подполковник. Мне нужно поговорить с Петухом...
Ситняковский встал, спрятал блокнот в полевую сумку и вышел, оставив сумку на столе. Курширмат опустился на его место, уставился в лицо Ушарова.
— Молодец, Петух! — промолвил он, наконец. — Я очень тебе признателен за ценные сведения. Но они, — он кивнул на низкую дверь, за которой скрылся Ситняковский, — русские офицеры, требуют твоей смерти, Петух... Они утверждают, что ты все равно большевик. Половцев хочет нарезать звезд на твоей спине... Таких больших, как нарисованы на фаэтоне... Мой отказ обидит их и вызовет недовольство у моих курбаши. Как мне быть, Петух?..
«Началось», — спокойно, как ему показалось, подумал Николай и машинально пригладил ладонью ровный пробор. — Петерс был прав... И я, в общем, тоже знал это... Я же был готов к такому исходу»...
Но Николаю Ушарову, двадцатитрехлетнему парню, очень хотелось жить. И он произнес горячо:
— Я сделал все, что мне было поручено, гази. Я не буду утверждать, что мне было трудно узнать интересующие вас сведения... Но я ведь мог не приезжать сюда сам сегодня, если бы знал, что так обернется для меня эта история. Я мог договориться с вами о том, что вы пришлете ко мне своего человека!
Курширмат рассмеялся:
— Это верно! Но это ты придумал только что. Теперь ты, Петух, в курятнике и повара точат ножи. Скажи, Петух, я честно с тобой рассчитался заранее? Я тебе ничего не должен?
— Вы щедры, джан-додхо. Если вы так же великодушны и справедливы, то сохраните мне жизнь.
Николай подумал, что, если Курширмат уже решил выдать его на расправу белогвардейцам, то не стал бы сообщать об этом. «Видимо, он расправится со мной иначе или позже. Но зачем я ему понадоблюсь позже? Ведь он может
