и что именно изменила в нем Фэй. Мебель у Нельсонов была строгая. И на вид совершенно новая, будто Фэй с Полом совсем ею не пользовались. На устилавших пол коврах – ни соринки. В углу – елка в полном рождественском наряде, только гирлянду Фэй отключила перед отъездом.
На каминной полке стояли рядком детские фотографии Чарли, Чеда и Тайлера, будто они кровные братья и росли все вместе. Глазки у Чеда и Тайлера были крошечные, улыбки смахивали на оскал, а вокруг ртов краснело раздражение. Чарли же казался до боли красивым. Огромные голубые глаза, щербатая улыбка. Он и сейчас улыбался так же безмятежно. Следующей шла свадебная фотография Фэй и Пола. Фэй на снимке смеялась, глядя прямо в камеру. Очень красивая – в белом шелковом платье, с перекинутыми через плечо чуть более темными, чем сейчас, волосами. Пол обеими руками обнимал ее за талию. Сейчас он поседел, а в те времена, очевидно, мог похвастаться светлой, как у Чеда с Тайлером, шевелюрой и усами. На фото он просто сиял.
Все поверхности в комнате пустовали. Ни одной безделушки, памятной мелочи… В этом чувствовалось что-то горделивое. Мол, вот он, наш дом, такой, каким мы хотим его видеть. Это вроде должно было отталкивать. Но мне все равно тут нравилось – так чисто, удобно, надежно…
В моем детстве в нашей гостиной вечно царил кавардак: все завалено вещами, не поймешь, что где искать. Книги, упаковки от еды, рассылки, школьные документы. Всякая всячина, которую некуда приткнуть, а выбросить жалко: пакетики со сладостями, которые детям дают стоматологии после осмотра, пузырьки просроченной микстуры от жара, коробки от компакт-дисков.
Никаких профессиональных фото в рамках – одни лишь репродукции Кандинского и Эдварда Хоппера и мамины картины. Если на стенах и висели чьи-то портреты, мы этих людей не знали.
Я прошла в спальню Пола и Фэй. Специально оставила дверь открытой, чтоб Чарли слышал, что я уже встала. Но в доме было тихо. Я оглядела огромную кровать с кучей подушек. Порядок тут навели идеальный – дверцы закрыты, все вещи на своих местах.
По обеим сторонам кровати стояли одинаковые тумбочки. На одной я заметила пузырек таблеток от изжоги и часы. На другой лежала стопка книг: «Ваш взрослый сын – наркоман», «Жизнь с зависимым», «Не позволяй ребенку убить себя».
Фотографий Чеда и Тайлера в спальне не было, зато Чарли глядел на вошедшего отовсюду. Один снимок стоял на столике: Чарли с дипломом колледжа на своем выпускном. Оказывается, тогда он был чуть плотнее, чем сейчас. Была тут и фотография Чарли с бывшей подружкой, от которой меня тут же обуяла ревность. Еще на одном снимке юная Фэй прижималась своей щекой к щечке Чарли-младенца. У меня перехватило дыхание. Я выбежала из спальни и захлопнула за собой дверь.
Села в гостиной, достала ноутбук и попыталась нехотя доделать рассказ, но ничего не вышло. Предложения, написанные прежде, раздражали, новые казались вымученными и корявыми, к тому же мне все мерещилось, что я их уже использовала в других своих рассказах. Наконец, я проголодалась и отправилась на поиски еды. Кладовая ломилась от припасов. Но я злилась – чего я тут торчу, вместо того чтобы отдыхать у себя дома? Стоя в кухне Нельсонов, я медленно развернулась. Покосилась на телефон. Почти два.
В окна цокольного этажа лился зимний свет. Чарли, казалось, даже не шевельнулся, так и спал, свернувшись под одеялом. Темные волосы рассыпались по подушке. Я забралась к нему на разложенный диван. Он спал уже почти четырнадцать часов, но мне все равно нравилось, как от него пахло.
– Чарли, – прошептала я.
Он не ответил.
– Чарли!
Через пару секунд он заморгал.
– Уже без пяти два. Давай чем-нибудь займемся.
– Хочу еще немного поваляться. Я очень устал, – сонно отозвался он.
Я встала, прошла обратно в гостиную и стала ждать, когда Чарли выспится.
К тому моменту, как в коридоре наконец раздались его шаги, за окнами уже стемнело. Я по-прежнему сидела на диване с ноутбуком и обновляла Фейсбук и другие девять открытых в браузере страниц. Чарли вошел в комнату в той же одежде, в которой спал, волосы торчали дыбом. На щеке отпечаталась подушка.
– Ты чего сидишь в темноте? – хрипло спросил он.
– Можешь отвезти меня домой? – спросила я в ответ.
– Почему? – Он потер глаза.
Я закрыла ноутбук, но тут в комнате стало совсем темно, пришлось снова откинуть крышку.
– Потому что я просидела тут целый день одна в ожидании, когда ты проснешься.
– Малыш, я так разнервничался вчера из-за отъезда родителей. Они целое представление устроили, мы поссорились, и я решил, что моему организму нужно денек восстановиться. Никак не думал, что просплю до вечера. Надо было меня разбудить.
– Я пыталась.
– В следующий раз попрыгай по мне или еще что-нибудь.
– Давай побудем у меня, – предложила я. – Я не хочу торчать в этом доме. Нам тут нечем заняться.
– Я обещал родителям присмотреть за Ириской.
– Съездишь покормишь его, когда будет нужно. Ты же не обязан сидеть при нем двадцать четыре на семь.
– Прости, Лея, но мама хочет, чтобы я оставался здесь.
– Почему?
– Ей так спокойнее.
– Что ж, а я хочу домой. Можешь меня отвезти?
Он плюхнулся на диван.
– А я-то хотел устроить тебе сюрприз. Надо ж было так облажаться: проспал целый день и все испортил. – Он уронил голову на руки.
– Что за сюрприз?
Он улегся на диване и свернулся калачиком.
– Уже неважно.
– Нет, расскажи. Мы должны были куда-то поехать?
– Лея, – негромко выговорил он. – Мне правда паршиво. По-моему, я что-то подхватил.
– Серьезно? – Я тронула его лоб.
Он кивнул. Потом поднял на меня глаза.
– О какой передаче ты говорила? Где куча девушек живет в Нью-Йорке и у всех проблемы с сексом?
– «Девчонки»?
– Ага. Давай вместе посмотрим. А сюрприз будет завтра, хорошо? Мне очень хочется устроить его для тебя.
– Ладно.
Чарли придвинулся ближе, включил «Нетфликс» и укрыл нас пледом. Мы лежали, обнявшись и держась за руки, и смотрели в экран. Всякий раз, когда Чарли смеялся над какой-нибудь шуткой, я понимала, что прижимаюсь к нему теснее. На второй серии он остановил шоу и пошел готовить нам начос на ужин. Из кухни лился слабый свет, слышно было, как Чарли возится у плиты, и на душе у меня было тепло и спокойно.
На следующий день у Чарли была запись к врачу, и встать ему пришлось в более нормальное время – без десяти одиннадцать. Оставалось еще тридцать минут, чтобы перелить в
