— Может быть, она меня видит, — прошептал Оливер,складывая руки. — Может быть, она сидела подле меня. Мне казалось, будтоона сидела.
— Это тебя от лихорадки, дорогой мой, — ласковосказала старая леди.
— Должно быть, — ответил Оливер, — потому чтонебо от нас очень далеко, а они там слишком счастливы, чтобы прийти к постелибольного мальчика. Но если она знала, что я болен, она и там должна былапожалеть меня, ведь она сама перед смертью была очень больна. Впрочем, онаничего не может обо мне знать, — помолчав, добавил Оливер. — Если быона видела, как меня обижали, ее бы это опечалило, но, когда она мне снилась,лицо у нее всегда было ласковое и счастливое.
Старая леди ничего на это не ответила; вытерев сначалаглаза, а потом лежавшие на одеяле очки, словно они являлись неотъемлемой частьюглаз, она подала Оливеру какое-то прохладительное питье, а затем, погладив егопо щеке, сказала, что он должен лежать очень спокойно, а не то опять заболеет.
И Оливер лежал очень спокойно, отчасти потому, что хотел вовсем повиноваться доброй старой леди, а отчасти, сказать по правде, и потому,что очень ослабел после этого разговора. Вскоре он задремал, а проснулся отсвета свечи, поставленной у его постели, и увидел джентльмена, который, держа вруке большие и громко тикающие золотые часы, пощупал ему пульс и сказал, чтоему гораздо лучше.
— Тебе гораздо лучше, не правда ли, милый? —сказал джентльмен.
— Да, благодарю вас, — ответил Оливер.
— Я знаю, что лучше, — сказал джентльмен. — Итебе хочется есть, правда?
— Нет, сэр, — ответил Оливер.
— Гм! — сказал джентльмен. — Я знаю, что нехочется. Ему не хочется есть, миссис Бэдуин, — с глубокомысленным видомсказал джентльмен.
Старая леди почтительно наклонила голову, как бы даваяпонять, что считает доктора очень умным человеком. По-видимому, и сам докторбыл того же мнения.
— Тебя клонит в сон, правда, мой милый? — сказалдоктор.
— Нет, сэр, — ответил Оливер.
— Так! — сказал доктор с очень проницательным идовольным видом. — Тебя не клонит в сон. И пить не хочется, правда?
— Пить хочется, сэр, — ответил Оливер.
— Я так и предполагал, миссис Бэдуин, — сказалдоктор. — Очень естественно, что ему хочется пить. Вы можете дать емунемного чаю, сударыня, и гренок без масла. Не укрывай его слишком тепло, но,будьте добры, позаботьтесь, чтобы ему не было холодно.
Старая леди сделала реверанс. Доктор, отведав освежающеепитье и выразив свое одобрение, поспешно удалился; башмаки его скрипели оченьвнушительно и чванливо, когда он спускался по лестнице.
Вскоре после этого Оливер снова задремал, а когда он проснулся,было около полуночи. Старая леди ласково пожелала ему спокойной ночи и оставилаего на попечение толстой старухи, которая только что пришла, принеся с собой вузелке маленький молитвенник и большой ночной чепец. Надев чепец на голову иположив молитвенник на стол, старуха сообщила, что пришла ухаживать за нимночью, а затем придвинула стул поближе к камину и погрузилась в сон, который тои дело прерывался, потому что она клевала носом, охала и сопела. Впрочем,никакой беды от этого не приключилось, только по временам она просыпалась исильно терла нос, после чего снова засыпала.
Медленно тянулись ночные часы. Оливер долго не спал, считаясветлые кружочки, которые отбрасывала на потолок тростниковая свеча,[22] заслоненная экраном, или всматриваясь усталым взором всложный рисунок на обоях. Сумрак и тишина в комнате были торжественны. Онинавеяли мальчику мысль о том, что в течение многих дней и ночей здесь виталасмерть и, быть может, еще теперь в комнате сохранился след ее страшногоприсутствия; он уткнулся лицом в подушку и стал горячо молиться.
Наконец, он заснул тем глубоким, спокойным сном, какойприходит только после недавних страданий, тем безмятежным, тихим сном, которыймучительно нарушить. Если такова смерть, кто захотел бы воскреснуть для борьбыи треволнений жизни со всеми ее заботами о настоящем, тревогой о будущем ипрежде всего тяжелыми воспоминаниями о прошлом!
Давно уже рассвело, когда Оливер открыл глаза; онпочувствовал себя бодрым и счастливым. Кризис благополучно миновал. Оливервозвратился в этот мир.
Прошло три дня — и он уже мог сидеть в кресле, со всехсторон обложенный подушками; а так как он все еще был очень слаб и не могходить, миссис Бэдуин — экономка — на руках перенесла его вниз, в маленькуюкомнатку, которую она занимала. Усадив его здесь у камина, добрая старая ледитоже села и, в восторге от того, что он чувствует себя гораздо лучше,расплакалась не на шутку.
— Не обращай на меня внимания, дорогой мой, —сказала старая леди. — Я хочу хорошенько поплакать… Ну вот, все ужепрошло, и у меня очень весело на душе.
— Вы очень, очень добры ко мне, сударыня, — сказалОливер.
— Полно, не думай об этом, дорогой мой, — сказаластарая леди. — Это никакого отношения не имеет к твоему бульону, а тебедавно уже пора его покушать, потому что доктор позволил мистеру Браунлоунавестить тебя сегодня утром, и у тебя должен быть наилучший вид: чем лучшебудет у тебя вид, чем он будет довольнее.
И с этими словами старая леди принялась разогревать вкастрюльке большую порцию бульона, такого крепкого, что, по мнению Оливера,если разбавить этот бульон надлежащим образом, он мог бы послужить обедом, посамому скромному подсчету, на триста пятьдесят бедняков.
— Ты любишь картины, дорогой мой? — спросиластарая леди, заметив, что Оливер пристально смотрит на портрет, висевший настене, как раз против его кресла.
— Право, не знаю, сударыня, — ответил Оливер, неспуская глаз с холста. — Я видел так мало картин, что и сам хорошенько незнаю. Какое прекрасное, кроткое лицо у этой леди!
— Ах! — сказала старая леди. — Живописцывсегда рисуют леди красивее, чем они есть на самом деле, иначе у них не было бызаказчиков, дитя мое. Человек, который изобрел машину, снимающую портреты, могбы догадаться, что она не будет пользоваться успехом. Она слишком правдива,слишком правдива, — сказала старая леди, от души смеясь своей собственнойостроте.
— А это… это портрет, сударыня? — спросил Оливер.
— Да, — сказала старая леди, на минутку отвлекаясьот бульона, — это портрет.
— Чей, сударыня? — спросил Оливер.
— Право, не знаю, дорогой мой, — добродушноответила старая леди. — Думаю что этой особы на портрете мы с тобой незнаем. Он как будто тебе понравился?
