Несмотря на бодрый и активный умственный настрой, герцог все же чувствовал, что устал физически после долгой утренней поездки верхом.
Он снял с себя одежду, облачился в длинный голубой халат, приготовленный для него Дженкинсом, и лег на холодную кровать, оказавшуюся удивительно удобной.
Укладываясь, он вспомнил о маленьком револьвере, который Дженкинс привез по его указанию, спрятав в кармане халата.
Он вынул его, положил на стул рядом с кроватью, на котором горела свеча, бросил последний взгляд на сокровища, которые охранял, как Иризу, и задул свечу.
Герцог проспал, может быть, часа два, когда неожиданно проснулся, предчувствуя опасность. Он не двигался, только прислушивался, зная, что его сон нарушило нечто необычное.
Сначала до него донеслись знакомые звуки ночи: уханье совы, лай собаки вдалеке, неопределенные шорохи, вызываемые крысами или другими зверьками и обычно не замечаемые днем.
Ему послышался вроде детский плач где-то далеко, а затем уже гораздо ближе, и скорее всего с террасы, раздался звук, который мог исходить лишь от человека.
Дверь в комнату была закрыта, и, после того как Дженкинс покинул их и Ириза ушла в комнату отца, герцог заперся на тяжелый засов.
Звук шел явно со стороны окна, и его осенило, что оттуда грабителю легче всего проникнуть в дом или даже просунуть руку и попытаться схватить что-либо поблизости.
Он решил, как будет действовать, и, сев на кровати, опустил ноги на пол и схватил сначала револьвер, а затем коробок со спичками.
Держа револьвер и коробок в левой руке, он чиркнул спичкой. Она не зажглась, и он вынул другую.
Все это время он чувствовал, что за окном кто-то неподвижно стоит, и ему показалось — хотя это могла быть и игра воображения, — что он слышал чье-то тяжелое дыхание.
Когда спичка загорелась и он зажег свечу, кто-то быстро сбежал по деревянным ступеням вниз, но так тихо, будто сбежавший был босой.
Герцог поднялся и подошел к окну, чтобы раздвинуть занавески. В свете звезд и луны маленький садик был пуст, и он вряд ли смог бы увидеть что-либо за кустами.
«Хорошо, что я оказался здесь!» — подумал он.
Он знал, что, если бы его не было рядом, у Иризы наверняка бы выкрали сокровища отца, а если бы она попыталась вмешаться, то могла бы пострадать.
Грабители, опустошавшие гробницы, не знали жалости, и он слышал от туристов в Каире, как воры грабили сокровища, найденные археологами, не останавливаясь перед убийством тех, кто пытался им помешать.
Герцог подумал, что, будь он один, он стал бы преследовать этого человека, у которого, возможно, был сообщник.
Но теперь для него важнее оградить от опасности Иризу, нежели ловить грабителей, оставив ее без защиты.
Он постоял у окна, чтобы те, кто наблюдал за домом, ясно могли видеть его, освещенного свечой.
Решив, что грабители вряд ли возвратятся, он снова улегся в кровать.
На следующее утро благодаря усилиям герцога все прошло гладко.
Он заплатил за гроб, значительно более дорогой, чем тот, который выбрала бы Ириза. Когда она вышла из своей спальни, бледная, но сдержанная, тело отца уже подняли с Кровати и уложили в гроб.
Те, кто бальзамировал его, пришли, чтобы удостовериться, что за ночь с телом не произошло никаких изменений, и принесли цветы, которые по распоряжению герцога должны были положить как в гроб, так и вокруг него.
Он увидел на Иризе другое платье, такое же простое, светло-голубовато-серое, цвета голубиного крыла.
В нем она казалась эфирной и неземной, а на шляпке, которую она несла в руке, были ленты такого же цвета.
Когда герцог взглянул на нее, она ответила на его немой вопрос:
— У меня нет ничего черного, и папа всегда говорил, что для тех, кто верит в вечную жизнь, будь то христиане или египтяне, было бы лицемерием носить траур по тем, кто оставил нас, но не умер.
Герцог подумал о том, что подобное мнение сильно отличается от настроений королевы Виктории, которая так долго сохраняла траур, что до сих пор носила черное по принцу-консорту, умершему двадцать шесть лет назад, но вслух он произнес:
— Все, что вы рассказываете мне о вашем отце, и все, что я прочел вчера вечером, позволяет мне думать, что он был выдающейся личностью.
Глаза Иризы осветились, и она ответила:
— Я хотела бы, чтобы он знал, что… такой человек, как. вы… сказал это… о нем.
Не дожидаясь ответа герцога, она вошла в спальню. Он не последовал за нею и мог видеть через открытую дверь, как она стоит и смотрит на гроб.
Спустя несколько минут он сказал дожидавшимся у дома мужчинам, чтобы они вошли и закрыли гроб крышкой.
Когда они вынесли гроб на террасу, в маленьком саду уже толпились люди, и они еще продолжали приходить.
Этим мужчинам и женщинам отец Иризы служил не тем, что пытался обратить их в христианство, а излечивал их от болезней.
Он исцелял детей от глазных болезней, поражающих многих египтян, и они знали, что он всегда был рядом с ними и мог помочь, когда понадобится.
Они любили его при жизни и хотели почтить его теперь, после смерти.
Когда мужчины подняли гроб на свои плечи и двинулись, сопровождаемые герцогом и Иризой, за ними потянулась толпа молчаливых скорбящих людей, провожавших гроб До самого кладбища.
Там было уже полдюжины могил христиан, тех, которые Умерли уже после того, как Ириза и ее отец прибыли в Лукс? — На всех могилах были установлены небольшие дешевые деревянные кресты.
Приглашенный священник в белом стихаре стоял возле вырытой могилы с молитвенником в руке и, как только гроб был опущен в могилу, начал читать слова заупокойной службы.
Она была очень короткой. Но герцог подумал, что предпочел бы такие похороны для себя — без помпы и пышных церемоний, без скорбящих в черном крепе, с черными вуалями, в черных визитках и цилиндрах.
Вместо всего этого была Ириза, будто очутившаяся здесь из волшебной сказки или же с рельефа на храме, да еще местные жители с детишками, которые стояли перед входом на маленькое кладбище и с почтением смотрели на все происходящее.
После окончания службы Ириза бросила на гроб цветок лотоса, который, как понял герцог, был взят со священного озера в Карнаке.
Когда могилу засыпали песком, ее губы возбужденно шептали, и герцог знал, что она прощается со своим отцом.
Поблагодарив священника, они вернулись к дому, и жители деревни молчаливо разошлись по своим глинобитным хижинам.
Дети, не сдерживаемые больше строгостью похорон, гонялись друг за другом вокруг пальмовых деревьев, и их голоса и смех, казалось, наполняли воздух радостью.
