продукты Земли и предоставила технологии, которые придали вмешательству человека в природу совершенно новую силу. Но очень часто она лишь изменяла процессы более раннего происхождения. Последующие примеры взяты не из области экстенсификации сельского хозяйства. Не относятся они и к расширению познания или восприятия природы. Там тоже существовали не только метафорические, но и вполне конкретные фронтиры. Хороший пример – изменение отношения европейцев к высоким горам. По мере роста населения общины селились все выше и выше в высоких долинах и на склонах гор, экспериментируя с новыми формами землепользования, – это явление можно наблюдать во многих местах по всему миру, как в Альпах, так и в Гималаях или в горах юго-западного Китая, где уже в XVIII веке возник особый тип анархического фронтирного общества, которое с трудом поддавалось контролю со стороны государства и резко контрастировало с аграрно-бюрократическим порядком равнин[174]. Уникальным для Европы, однако, было превращение скорее эстетического любования Альпами, характерного в XVIII веке для интеллектуальных кругов Женевы и Цюриха, в спортивную практику альпинизма. В ней встретились две культуры: джентльмены, приезжавшие из‑за границы, чтобы лазить по горам, и проводники – простые местные крестьяне[175]. Альпинизм зародился около 1800 года на Монблане и Гроссглокнере, в то же самое время, когда Александр фон Гумбольдт совершил необыкновенные восхождения в Андах, которые привели немецкого натуралиста на высоты, где до него не бывал ни один европеец. В XIX веке горы на всех континентах были покорены, измерены и получили названия. Этот процесс, символически завершившийся первым восхождением новозеландского альпиниста Эдмунда Хиллари и шерпы Тенцинга Норгея на Эверест в 1953 году, означал открытие и закрытие границы. В дальнейшем спортивные восхождения усложнялись за счет новых маршрутов, отказа от кислородного оборудования и так далее; но экстенсивное покорение высоких гор было завершено в том же смысле, что и покорение Антарктиды после 1911 года. Три примера фронтирных экологических процессов будут представлены ниже: вырубка лесов, китобойный промысел и отвоевание земли у моря.Обезлесение
В долгой истории планомерной сплошной вырубки лесов и жалоб на нее – а эта история как в Европе, так и в Китае началась за полтысячелетия до нашей эры – нелегко отвести конкретное место XIX веку. Конечно, это был самый разрушительный период для девственных, то есть не насадных, лесов мира по сравнению со всеми предыдущими, но по сравнению с XX веком он все же еще был безобиден. Подсчитано, что из крупномасштабных вырубок с начала развития сельского хозяйства примерно половина пришлась на ХX век[176]. В XIX веке темпы уничтожения лесов ускорились. За период с 1850 по 1920 год в мире было потеряно, вероятно, столько же девственных лесов, сколько за вдвое более долгий период, с 1700 по 1850 год. Среди районов лесозаготовок с большим отрывом лидировала Северная Америка (36 процентов), за ней следовали Российская империя (20 процентов) и Южная Азия (11 процентов)[177]. Затем великий процесс уничтожения лесов в умеренных зонах Земли почти повсеместно остановился около 1920 года, что стало важным поворотным моментом в глобальной экологической истории. Этот благоприятный поворот в судьбе леса начался во Франции и Германии уже в начале XIX века, в США – в последней трети века, а в России – только после революции. С тех пор многие леса стабилизировались или восстановились[178]. Двумя наиболее важными причинами этого перелома были, с одной стороны, прекращение экстенсивного роста сельскохозяйственных площадей за счет лесов, а с другой – более широкое использование тропической древесины для удовлетворения спроса на Севере.
Даже сегодня сложно игнорировать разговоры о превращении некогда лесных зон в степь и о нехватке древесины, опираясь вместо этого на поддающиеся проверке факты. Когда же такие факты установлены для ограниченного времени и пространства, возникает дополнительная трудность, связанная с оценкой ближайших и более отдаленных последствий исчезновения лесов. Сокращение лесного покрова в конкретном регионе может продолжаться долгое время, пока кризисные последствия этого не станут очевидными. А когда кризис становится всеобщим? Когда он приобретает надрегиональное значение? Несколько историй покажут, что в рамках общей глобальной тенденции уничтожения и хищнического использования лесов существовали различные конкретные траектории[179].
В Китае леса уничтожались на протяжении двух с половиной тысяч лет. Но только с XVIII века можно с полным основанием говорить о всеобщем кризисе древесины. Лишь с этого времени не только отдельные густонаселенные и интенсивно осваиваемые провинции, но и, предположительно, бóльшая часть центральной части страны столкнулись с нехваткой древесины как строительного материала и энергоносителя. Неханьские китайские общины на отдаленных окраинах впервые организовались для защиты своих оставшихся лесов от ханьцев, которые часто выступали в роли крупных лесозаготовительных бригад. Кража леса стала широко распространенным преступлением в центральной части страны. Когда деревья сажали для коммерческих целей, это были быстрорастущие породы, но даже в этом случае им редко давали дорасти до полной зрелости[180]. В XIX веке Китай вступил в стадию всеобщего лесного кризиса. Никто – ни государство, ни частные лица – ничего не предпринимал, чтобы остановить исчезновение лесов, и здесь мало что изменилось по сей день. В Китае никогда не было традиции государственной защиты лесов подобной той, которая зародилась в Европе в XVI веке. Сегодняшний китайский экологический кризис уходит своими корнями в XIX век. Слабость китайского государства в то время; отсутствие у него ориентации на общественное благосостояние; то, что в Китае контроль над лесами (по аналогии со Средиземноморским регионом и в отличие от Индии, где горные леса часто становились отправной точкой государствостроительства)[181] никогда не служил основой власти; безразличие китайской культуры к эстетике и мифологии леса, – даже вместе взятые, эти факторы не могут адекватно объяснить существующее положение дел. К ним добавился по крайней мере один экономический фактор, своего рода обратная зависимость от пройденного пути бедствий: кризис достиг точки, когда устранение его причин повлекло бы за собой расходы, которые общество не в состоянии было покрыть[182].
Внешние факторы не играли во всем этом процессе никакой роли. Китай не был традиционным экспортером древесины, иностранные бизнесмены не проявляли интереса к китайскому лесу в период западной агрессии, то есть после 1840 года. Это был лесной кризис собственного происхождения без возможности его исправить. Нельзя объяснить его и «врожденными» недостатками азиатских обществ, ведь рядом была Япония, которая с конца XVI века, в основном в результате строительства замков и флота в период создания империи около 1600 года, пережила серьезный кризис уничтожения лесов, но в конце XVIII века перешла к политике насаждения лесов и плантационному
