человека оно и впрямь может выглядеть как тайный код. Да и для нее самой оно так выглядело бы еще полгода назад.
Милли вздыхает, окидывает взглядом кладбище. Красивое место в любое время года, но осенью деревья пылают яркими красками.
– Да, Редж, – продолжает она, – я переехала в новую квартиру. В старой повсюду жил ты, постоянно, и мне нужно было пространство, где нет тебя. Думаю, Беатрис меня не одобряет, но надеюсь, что ей тоже будет так легче, когда она вернется домой. Совсем другое место, не заполненное воспоминаниями. Ближе к работе, что неплохо, и всего два лестничных пролета вверх вместо четырех.
Горе странная штука. У него есть приливы и отливы. Иной раз она думает про Реджа и вполне может с собой справиться, не раскисая. А бывает, кто-нибудь вспомнит о нем невзначай – и у нее сразу защиплет в носу, и надо поскорее отвернуться. Гнев тоже по большей части улегся, хотя иногда прорывается в самый неподходящий момент. Однажды ночью, крепко выпив, она написала письмо Беатрис, рассказала, что это именно Редж решил отправить ее за океан. А сама она хотела, чтобы дочь осталась дома, написала Милли, и умоляла мужа изменить решение. Но потом все равно не смогла отправить письмо. Это как-то нечестно по отношению к Реджу, а когда-нибудь, бог даст скоро, она сумеет все сама объяснить Беатрис.
Милли встает, целует кончики пальцев, прижимает их к могильной плите.
– Пока, любимый, – шепчет она. – Я скоро вернусь. – Хотя она не уверена, что это правда.
Проще забыть. Лучше просто жить дальше. Милли направляется к выходу с кладбища. Они с Джулией собрались в секонд-хенд, подыскать что-нибудь модненькое. Новый шарфик, может, или пару блестящих сережек.
Беа
Дом Эмери сияет в темноте, в каждом окне свечи, желтый свет падает на белые сугробы. Сразу после Рождества налетела снежная буря, и сейчас, почти неделю спустя, снег все еще высотой не меньше фута. Беа волнуется за свои новые вечерние туфли, с синими бархатными ленточками и даже на небольшом каблуке. Миссис Джи заставила мистера Джи поехать на машине, хотя до Эмери всего полмили. Джеральд остался дома, а Уильям придет позже, сразу после вечеринки с приятелями. Об этом Новогоднем Приеме все только и говорили.
Эмери пригласили джазовый ансамбль, и как только Беа входит, и пальто ее немедленно уносят прочь, и в руку ей вкладывают бокал, вокруг талии тут же крепко обвивается рука Люси.
– Пойдем посмотрим на бальный зал, – предлагает она.
И Беа с изумлением видит, что из громадной гостиной вынесена вся мебель и убраны все ковры. В дальнем углу обосновались музыканты, и гости уже танцуют вовсю. Так странно видеть одноклассников, вальсирующих рядом со взрослыми, учительницу французского в паре с преподавателем физики.
– Кто бы мог подумать, – шепчет Люси прямо в ухо, – что мистер Уайтакер решится положить ладонь на задницу мадемуазель Бруссар.
– Люси, – фыркает Беа, – ты невыносима!
Но Люси уже тащит ее дальше, в библиотеку, где толпятся одноклассники. «Беа!» – приветствуют ее дружным воплем, и она делает реверанс и машет рукой.
– Наконец-то ты здесь, – шепчет ей Натан, она поворачивается к нему, он в смокинге.
Все одеты празднично, но мальчики выглядят особенно непривычно – волосы приглажены, ноги втиснуты в лакированные туфли. А Натан надел даже специальные туфли под смокинг, она их узнала, потому что у мистера Джи такие же, и легонько постучала носком туфли по блестящей коже:
– Как изысканно.
И он в ответ коснулся ее туфельки:
– Тебе подражаю. – Выражение лица такое, что ей даже жаль стало, что она ничего к нему не чувствует.
Беа знает, что сегодня вечером он попытается ее поцеловать. Натан ей нравится, но встречаться с ним совсем не хочется. Ей ни с кем не хочется встречаться. Только бы Джи пришел поскорее, чтобы в полночь оказаться рядом с ним.
– Не бросай меня, – попросила она. – Я не хочу целоваться с Натаном.
– Да просто сбеги в туалет, – предложил Джеральд. – Я так всегда делаю, когда не хочу, чтобы ко мне приставали. И поглядывай на часы, всего делов-то.
– Ага, буду Золушкой, – вздохнула она. – Только не превратиться бы в тыкву.
Беа немножко болтает с Натаном, потом возвращается в бальный зал и там танцует с мистером Джи.
– Тысяча девятьсот сорок четвертый, – торжественно возглашает мистер Джи, кружа ее в танце, не совсем в такт музыке, но с ликованием, которое кажется ей удивительным. Мистер Джи в вихре вальса, надо же. – Верится с трудом, – продолжает он. – Каждый год проносится быстрее предыдущего.
Беа кивает, якобы соглашаясь, но на самом деле нет. Год – это очень долго. Прошло больше года, как папа умер, но до сих пор бывают дни, когда она отказывается верить этому очевидному факту. Подумает вдруг, что надо ему рассказать о чем-нибудь – о книге, об оценках, о красоте рождественского снегопада, – и застывает ошеломленно, вспоминая, что это невозможно.
– Война в этом году закончится? – спрашивает она.
– Хотел бы я знать. Будем надеяться, да? Хотя мамины молитвы громче наших надежд.
Они улыбаются одновременно. Миссис Джи каждый вечер за ужином повторяет одну и ту же молитву: Господи, молю тебя, пожалуйста, сделай так, чтобы война закончилась до того, как Уильяму и Джеральду исполнится восемнадцать.
Это такая смешная молитва, что Уильям раз за разом поясняет:
– Мама, если война закончится до тех пор, как мне исполнится восемнадцать, это определенно случится до того, как восемнадцать стукнет Джеральду.
– Пфу, – фыркает она в ответ всякий раз. – Когда я прошу милости у Бога, я прошу за обоих своих мальчиков.
Подходит Натан, и разговор прерывается. Беа неохотно отпускает мистера Джи.
– Только один танец, – предупреждает она. – У меня еще ни крошки во рту не было.
– Ну конечно, – Натан, как всегда, предупредителен. – Видела бы ты десерты!
Уильям называет его золотистым ретривером. Только свистни, и он у твоих ног, сказал он однажды с усмешкой.
Сам Уильям встречается с какой-то девушкой из соседнего городка, из школы-конкурента. Интересно, пригласит ли он ее к Эмери. Беа еще не видела ту девицу, но Люси Эмери рассказывала, что она блондинка и фигура у нее шикарная.
Неудивительно, заметила тогда Люси. Все девочки, с которыми встречался Уильям, были фигуристые.
И все засмеялись тогда, теснее сбиваясь в кучку на морозном кладбище и передавая по кругу сигарету. Беа чувствовала себя неловко и промолчала – как всегда, когда речь заходила про Уильяма. Для нее он просто Уильям. А они как будто думают, что он живет в этом мире иначе, чем другие. Но все
