многих сообщения из прошлого принесли жизненно важные слова. Люди плакали и смеялись, открывая конверты прямо здесь, на берегу. И на все это смотрели старые рыбаки — те, что полвека назад ныряли на дно моря, надеясь дотянуться до клада. У них были мокрые глаза — то ли от слез, то ли от ветра.
Стопку исписанных бумаг, перехваченных серебряной цепочкой с кулоном, забрал высокий седой старик. В его все еще ярко-синих глазах тоже стояли слезы. Эта стопка писем стала загадкой для всех: никто не мог понять, как в контейнер, замурованный полвека назад, попали письма, которые писались в течение всех этих пятидесяти лет? Но ты понял. Ведь ты верил, что я напишу тебе ответ.
Все ушли. Остались только мы со старым одиноким маяком. Не видно белых кораблей на горизонте, теперь их путь определяет другой, новый маяк. Лишь маленькие лодки поселковых рыбаков проплывают мимо…
Я вновь и вновь перечитываю твои письма. Кто я? Я — листок жасмина, упавший на землю. Я — утренняя роса, растаявшая под рассветными лучами. Я — густой туман, рассеянный восходом. Я — стремительный ветер, затихший вдали. Я — туча, рассыпавшаяся на тысячи капель. Я — пустота. Я — никто. Но, не смотря на это, я существую. Я живу в твоих письмах.
Бури сменяются штилями, алые рассветы — багровыми закатами. Я перебираю пожелтевшие бумаги. Мне некуда спешить. Впереди — вечность.
Плещутся волны, вновь и вновь ласково шепча слова любви, замершей в пространстве между прошлым и будущим, любви, не подвластной ни смерти, ни времени; любви, спасающей мир.
— Ш — ш — ш — ш… Ш — ш — ш — ш… Ш — ш — ш — ш…
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Андрей Фёдоров
Людоеды
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Может быть, совесть — источник морали…
Р. Акутагава
Дом притаился неподалёку — у оврага, за околицей деревни. Заросли окружали его со всех сторон: если не знать, куда идти, пройдёшь мимо. Староста знал и уверенно шагал по едва заметной тропинке. Наконец, раздвинув ветки, он увидал двор и поленницу у почерневшего от старости сруба. Дверь открылась, на порог вышел высокий, костлявый детина с блестящим безволосым черепом. Ничуть не удивившись появлению старика, он заговорил первым:
— Здравствуй, Грод.
— И тебе, Ксим, не хворать. Вот, держи! — И старик протянул свёрток.
Хозяин, не принимая гостинца, посмотрел вопросительно.
— Благодарность, — пояснил Грод. — Мальчишка уже на ноги встал, скоро, видать, поправится.
Хозяин молча кивнул, принял подношение и положил его на лавку у крылечка.
— Что, не развернёшь даже?
Ксим пожал плечами:
— Зачем?
Староста нахмурился:
— Сколько лет знакомы, а всё никак тебя не пойму. Не то колдун, не то монах иль отшельник.
Ксим молча смотрел водянистыми глазами сквозь собеседника и куда-то дальше, сквозь спутанные заросли.
— Бирюк я, — наконец отозвался он.
— Бирюк и есть, — хмыкнул старик. — Живёшь один, ни с кем не знаешься… Ну, да дело твоё.
Разговор не клеился. Староста Грод покряхтел, взглянул на небо и сказал:
— Костьми чую: дождь будет. Надо всем сказать, чтоб дома сидели… Ладно, Ксим, бывай.
Заросли с шелестом сомкнулись за спиной старика. Бирюк взял сверток и кинул его в рассохшуюся бочку чуть поодаль. Чего двор захламлять.
Грод не ошибся. Вечером набежали тучи, громыхнуло, засверкало. Холодная весна, наконец, пролила слёзы по ушедшей зиме. Одеться бы потеплее, да залечь на печи. Бирюк же, наоборот, засобирался.
Поверх просторной рубахи надел прочную кожаную накидку, взял сумку и волокуши из кожи и веток. Вышел наружу, принюхался, кивнул и побрёл в лес. Пахло мятой и кровью. Сегодня в деревне кого-то не досчитаются. Значит, пора работать.
Тела Ксим нашёл быстро. На небольшой опушке верстах в двух от деревни. Трое: два парня и девушка. Ей досталось меньше всех, но, видимо, хватило. А парни выглядели ужасно даже в тусклом свете луны. Один перекушен почти пополам, у другого изжёваны ноги, а в боку — широкий нож. Поморщившись, Ксим через ткань рубахи взялся за рукоять и выдернул лезвие. Покосился на испачканный кровью нож. Тащить эту дрянь домой? Нет уж. Отбросил в сторону — авось пригодится кому. Возиться в грязи бирюку не хотелось, потому особо и не осматривался.
Далеко за полночь Ксим перетащил тела к дому. Открыл погреб, осторожно спустил трупы на пол. Один из парней оказался ещё жив. Бирюк осмотрел его, принюхался, хмыкнул и вышел из погреба. Пусть полежат, а заняться ими можно и с утра. Заперев погреб, вернулся в дом: поспать лишним не будет.
Но выспаться ему не дали.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
За час до рассвета ночную тишину вспорол дикий визг. Накинув рубаху, Ксим выскочил во двор и опешил. Дверь погреба — настежь, а рядом, вжавшись в бревенчатую стену, — девка. Та, из убитых.
Наверное, она и визжала. И было от чего. На тропинке, саженях в десяти от дома, стояло нечто. С виду конь, но сквозь него в лунном свете проглядывала листва. Но и без того Тварь не спутать с лошадью: белёсые глаза без зрачков, светящаяся шерсть со змеистым узором. Ксим и раньше встречал Охотников, но так и не сумел привыкнуть. Особенно к тому, что ноги чудищ чем ниже, тем больше напоминали дым, а к земле и вовсе исчезали. Уголки губ «лошади» дрогнули, обнажив ряд клыков. Тварь улыбалась.
— С-с-сдрас-ствуй, падальщ-щик.
— Привет и тебе. Решил явиться, не дожидаясь дождя?
— Я приш-шёл вс-сять с-своё.
— Ты получил.
— С-саметс-с. Ещё ж-шив! И с-самка!
Ксим поморщился. Этого ещё не хватало. Дед когда-то говорил: «Охотников уважай, они нас кормят. Но и спуску не давай, если что. Мы не слуги и не рабы». Бирюк поднял глаза на Тварь:
— Мальчишка? К утру умрёт сам.
— Мой! Мой!..
— Дождя нет. Ты знаешь порядок, Охотник. А мальчишка умрёт и так.
Шерсть Твари заискрилась.
— С-самка!
— На ней нет твоих следов.
Тварь громко зашипела. На траве и листьях вокруг неё вспыхнули тысячи оранжевых огоньков.
— С-с-мееш-шь перечить, падальщ-щик?!
Ксим нахмурился.
— Я в своём праве.
Снова раздался визг, но теперь точно визжала Тварь, а не девка. Призрачный конь мотнул башкой, огонь искрами осыпался с листьев и погас.
— Пожалееш-шь.
Порыв ветра швырнул Ксиму в лицо капли с деревьев, небо прорезала беззвучная молния, и Тварь исчезла. В сердцах ругнувшись, бирюк
