Дневник В. Е.
Читаю первую запись, письмо некого В.Е. к какой-то Любушке, и становится не по себе. То, что там описывается, точь-в-точь совпадает с тем, что снится мне вот уже много лет. Правда, поначалу мне сильно мешает буква «ять», но вскоре я перестаю ее замечать. Интересно, что там дальше?
Запись № 2
Маньчжурия, июнь, 1917
Милая Любушка!
Прочитал то, что накрапал вчера, и пришел в ужас. Ничего не понятно: что, где, откуда… Я, конечно, не уверен, что ты когда-нибудь увидишь эту тетрадь (а вдруг все-таки увидишь), но на всякий случай решил написать более подробно.
В общем, как ты знаешь, в этом году случилось вот что. Во-первых, шахта оказалась не только выработанной (то есть руды, содержащей серебро, уже практически не осталось), но и опасной: то тут, то там стала обваливаться порода. И тут как раз вышел указ Керенского о том, что из мест каторги нужно срочно освободить всех политических. На нашей осталось двадцать уголовников, которых я должен был перевести на новое месторождение в ста километрах от Благодатного. Путь неблизкий, и я планировал, что дней за пять мы все-таки туда доберемся, ведь идти-то каторжникам придется в кандалах, а весят они около трех килограммов.
По мне, было бы лучше, если бы вместо уголовников оставили политических, они куда приятнее. Уголовники – это страшные люди, отбывающие наказание за особо тяжкие преступления, люди, которым ничего не стоит убить человека из-за какого-то пустяка. А какие у них отвратительные голоса – громкие, грубые, как они отвратительно смеются, да что там, это даже смехом не назовешь! Ну и, конечно же, отвратительный жаргон.
Вот их-то я вместе с шестью стражниками – здоровыми, сильными и молодыми – и должен был доставить на новое место отбывания наказания.
Ты спросишь, почему так мало – шесть стражников на двадцать человек? Отвечу: причина в том, что каторжников, в связи с указом Керенского, стало гораздо меньше, и, соответственно, уменьшилось и количество стражников.
И вот день, когда мы должны были двинуться в путь, настал. Но прежде мне нужно было кое-что доделать в шахте. Оставив уголовников со стражниками у входа, который после моего возвращения нужно было завалить камнями, я зашел внутрь, зажег фонарь и прошел в штольню. Трудно сказать, сколько времени потребовалось мне на то, чтобы завершить дела, только возвращаясь, я услышал какие-то крики. Прибавил шагу и у самого выхода из шахты увидел ужасающую картину. Оказывается, пока меня не было, уголовники устроили бунт, заставили стражников снять с них кандалы, и, когда я вышел, все шесть стражников уже были прикованы этими же кандалами к крепежным стойкам. А вырвавшиеся на свободу каторжники будто надышались веселящим газом, все разом кричали, орали, улюлюкали.
Я понял, что меня ждет такая же участь, и бросился обратно в штольню – куда там, меня тут же настиг уголовник по кличке Угол, силой притащил к выходу и подвел к стойке. Я уже простился со всеми: и с тобой, Любушка, и с маменькой, и с отцом, и с братом с сестрой, как вдруг…
Запись № 3
Маньчжурия, июнь, 1917
Милая Любушка!
Целых два дня ушло на то, чтобы прийти в себя от мучительных воспоминаний, но я все же решил продолжить.
– Эй, вы че? – закричал уголовник по кличке Бурый. – Мы его оставим, а сами куды? Кто знает, как пройти через Лысую сопку и не встретиться с хунхузами?
– Да чего знать-то? – послышалось со всех сторон. – Вот она, сопка! Перевалишь через нее – и ты, считай, в Маньчжурке!
– А тайга? Она коварная! В ней легко заблудиться!
– А ты-то откель знаешь?
