— Что, правда?
Нонна смущенно опускает длинные ресницы.
— Ну.
— Нет, а моя только в деньги.
— А Сонькина только в родовые отношения.
— Ну да. «Дядя Изя, тетя Сара…», — пародирует Юлька экзальтированную мать Сони.
Подруги смеются.
— Я, между прочим, получила заказ на платье от самой Александровой.
— От балерины или спикера парламента?
Юля обиженно бубнит:
— От балерины. Это был, между нами, девочками, профессиональный подвиг.
— Подвиг! На амбразуру грудью — это подвиг. Ребенка из детского дома усыновить — это я понимаю, миллиард украсть из банка на спор — тоже здорово. За это даже в тюрьме посидеть не обидно.
Юля укоризненно качает рыжей головой, а подруга между тем развивает криминальную тему:
— Ага, главное, чтобы не отняли. Главное — успеть передать потомкам. А ты просто хорошо выполнила свои профессиональные обязанности, молодец.
— Спасибо, что похвалила. Знаешь, когда я к Воропаеву пришла семь лет назад, когда ему идеи все свои отдавала, а он по Парижам шлялся, то все переживала, прославиться хотелось. А потом, знаешь, привыкла. Думала, что все свои иллюзии растеряла. А как возможность самостоятельной работы опять появилась, так знаешь, как все эти иллюзии повыскакивали!..
Юля отпустила руль и стала ловить невидимые иллюзии, роем кружившиеся вокруг нее.
Нонна всегда была непримирима к чужим заблуждениям:
— Я заметила, что иллюзии, как клопы, — вечные!
— У тебя они тоже есть.
— У меня?! Да брось.
— Есть, есть. О доброте там всеобщей. Ну, что ты еще там говоришь иногда, когда ты ребеночка из детского дома пригреть желаешь или на амбразуру собираешься?
Нонна тяжело вздыхает:
— Я уже не собираюсь…
— Ребеночек вырастет, и гены неведомых родителей все равно дадут о себе знать. Знаешь, Ноник, как кричат гены алкоголиков?
— А сама-то? Кто выпивает бутылку сухого за вечер?
— Сухое вино очень полезно от радиации. И от тоски. На подводных лодках даже полагается.
— Интересно, а там что вином лечат — тоску или радиацию?
Обе замолкают: Нонна — глядя на мелькающий за окном городской пейзаж, Юля — лавируя в потоке автомобилей.
— Скажи-ка, Ю, что это мы такие несчастные?
От Юлькиной игривости не осталось и следа.
— Мы не несчастные. Мы просто не приспособившиеся к этой жизни. Каждая по-своему.
— Хотелось бы знать, что нужно, чтобы приспособиться к этой поганой жизни?
— Не знаю, надо подумать.
— О… ну, тогда это надолго.
— Я не тупая!
— А кто сказал, что тупая. Просто ты долго думаешь.
— Ну не люблю я этой вашей философии! Это вы с Сонькой можете часами говорить о смысле жизни. Только ты от этого потом грустная ходишь, а Софья как была блудница, так и остается.
— Послушай, Ю. Ты не тупая, а она не блудница, и я не всегда грустная. Просто мы такие, какие есть. Нравится это кому или не нравится — вопрос десятый. Главное, чтобы мы друг другу нравились.
— Хо-хо! Ты мне нравишься! — снова щебечет Юлька.
— Дура!
— Ха!
— Дурында.
Машина тормозит. Юля открывает дверь.
— Иди, работай, и не повторяй прежних ошибок, а то и отсюда уволят.
— Может, мне здесь танец живота попам станцевать?
Юля укоризненно смотрит на подругу и качает головой. Нонна, выйдя из машины, призывно колышет бедрами.
Теперь цейтнот у Юли. Торопиться! Спешить! А еще подругу осуждала. Юля вбегает во двор, еще издали заметив, что возле ее «Тату-салона» стоит на приколе новехонький «Харлей-Дэвидсон». Ее ждут клиенты, наводящие страх на респектабельных посетителей «Воропаева». Огромный рельефный байкер Годо выпирает из стены, как обломок метеорита. За ним отлепляется его подруга, такая худая, что взгляду больно. Годо, как и все байкеры, увлекался фотомоделями. Вот и Ладу он увидел в модельном агентстве, когда навещал тогдашнюю свою любовницу. Увидел и от жалости прослезился. Вынес, чуть не на руках. Слегка подкормил и с тех пор не отпускает — боится, оголодает.
— На сегодня наскальная живопись отменяется, Годо, — чмокает его в щеку Юля.
— Не, сестра, обещала, выполняй, — возражает Годо, известный поборник справедливости.
— Да на тебе ж свободного места нет.
Байкер скромно опускает глаза.
— Что? Веки? — шепчет Юля. — Это же больно.
— Да нет, — вступает в разговор байкерова подруга, которую он нежно называет Ладошкой. — Он задницу имеет в виду…
Проходят в салон. Юля вываливает из сумки свои эскизы и внимательно разглядывает рисунки.
— Только у меня сегодня небесные мотивы…
Байкер переглядывается с Ладошкой.
— Что?
Ладошка оказывается сообразительней.
— Ангелы, наверное.
— Ангелы?
Юля кивает:
— Ну, что-то типа…
— Пойдет, Рыжая… Для того места.
— Слушайте, не в службу, а в дружбу. Нарисую вам что угодно и где угодно. Даже денег не возьму. Достаньте мне проволоки тонкой!
Годо может достать все, что связано с железяками.
— Само собой, — говорит он.
Разговор прерывается, потому что в эту минуту в Юлину коморку врывается Овчарка. Крохотная женщина умудряется смести со своего пути и огромного байкера и его жутковато-худую подругу.
— Юля, где вы шатаетесь? — повизгивает Овчарка.
— Спасибо вам, Евгения Евгеньевна, вы так хорошо описали Александрову, что я тут же ее узнала, когда увидела.
Овчарка не замечает иронии.
— Мы уже проанонсировали заказ от Александровой. Охвачены «Вог», «Космополитен» и «Эль». К вечеру от вас эскизы в цвете.
— Либо эскизы к утру, либо платье к утру.
— Я сказала — «Эль», «Вог» и «Космо». Им нужны красочные эскизы.
— А мне все равно, хоть газета «Пес и кот». Мне вот товарищ проволоку обещал, а без проволоки я работать не смогу.
— Вот и рисуйте пока.
— Пока она на мне будет рисовать.
— К утру платье должно быть готово! — приказывает Овчарка терпеливому Годо. Но и его терпению есть предел. Байкер отодвигает Овчарку.
— Уйдите, женщина, не базарьте. Газета «Рвань и срань» будет полностью удовлетворена.
