начальник губернии, по вниманию к этому благому предприятию, изъявил свое согласие на оное и предписал назвать сад церковным, – о. настоятель с ревностию принялся за дело. По его предложению и прошению, не замедлили явиться посильныя жертвы, денежныя и вещественныя, – и ограда вскоре была окончена, в чем особое содействие оказал и светлейший князь Георгий Дадиан-Мингрельский, пожертвовавший очень много дубоваго леса из своих дач села Кипчакова. Затем бугры срыты и ямы завалены, а прежде наваленный мусор свезен, – и посажены дерева как плодовитыя, так и другия, для защиты первых. Кроме разведения сада, в настоятельство о. Перепелкина, был еще разобран алтарь летняго собора, по ветхости и тесноте его, и построен новый, освященный уже при его преемнике. По оставлении службы при соборе, Перепелкин, в сане архимандрита, с именем Афанасия, состоял постепенно настоятелем монастырей Солотчинскаго, рязанскаго Троицкаго и Духова скопинскаго, где и помер, по предварительной потере зрения, 4-го января 1875 года.
7) Протоиерей Онисим Васильевич Добромыслов, перешедший к ряжскому собору, в августе 1845 года, из г. Скопина, от Покровской церкви, при коей состоя священником, он был, в тоже время, инспектором духовнаго училища и членом духовнаго правления. Кроме попечения о плодовитом саде, которому начало положено при предшественнике, о. Добромыслову принадлежит попечение о благоукрашении трапезной церкви двумя новыми иконостасами с резьбой и позолотой, а равно и умножение церковной библиотеки многими духовно-нравственными книгами. Он помер 3-го Февраля 1853 года.
8) Протоиерей, магистр, Василий Иванович Гаретовский, занявший настоятельство при ряжском соборе с 27 июля 1853 г. Получив высшее духовное, христиански-гуманное образование в московской духовной академии, где окончил курс учения в 1852 году, о. Гаретовский поставил себе задачей – в жизни и деятельности своей осуществлять по возможности те высокие идеалы, какие начертало ему, в сем отношении, строго-религиозное академическое развитие и воспитание. «Высокопочтеннейшие отцы мои и братия!» – говорил он своим собратам по священноелужению и представителям местнаго городскаго общества, собравшимся (10-го мая 1866 года) разделить домашнее его торжество по случаю совершившагося двенадцатилетия благочинническаго ого служения». Двенадцать лет тому назад, в этот самый день в епархиальной консистории, в присутствии старших священно-иереев – членов оной, пред св. Евангелием и животворящим крестом Господним, положенными против священнейшаго для каждаго русскаго верноподданнаго зерцала, я, с благоговейным страхом торжественно произнес присягу на верность службы благочестивейшему Монарху – отцу, первее и более всего пекущемуся о благе Церкви православной и ея смиренных священнослужителей. Что чувствовал я в те торжественныя минуты, – я и доселе не могу дать в том даже себе самому определеннаго ответа. Знаю только и не обинуясь скажу одно, что в то время я весь был преисполнен одним святым чувством любви к собратиям своим, коих жалкий, бедственный большею частию, быт мне суждено было с малолетства узнавать собственными, самыми тяжкими и болезненными, опытами скудости и нищеты. С этим святым чувством любви, готовый служит всем и каждому, и явился я среди вас на службу вам и всей местной среде православной. Но я явился сюда, будучи меньшим из братии моей, младшим всех иереев по летам, юношей еще, хотя и с академической школьной скамейки: обстоятельство которое, не смею скрыть от знающих то, заставило многих смотреть на меня, в качестве настоятеля собора, как на человека, занявшаго не свое место. Дело, понятно, очень естественное – в нашей среде, где соборное настоятельство занималось прежде людьми, пожившими уже довольно и всегда более или менее заслуженными; но крайне жалко и прискорбно то, что оно было причиной не малых огорчений и испытаний для меня, и тем более, что оно давало понять, что и в нашей среде не всегда можно найдти христианскую простоту и браткую откровенность. Но и это, не доброе по видимому, прошлое но замедлило, по устроению Божию, принести благие плоды, научив меня различать духа правды и любви от духа льсти и обмана, и, всмотревшись ближе в себя самаго, умерить порывы теплой, иногда даже горячей, откровенности, всегда проистекавшей из сердечной любви, готовой братски служить каждому, но не всеми и не всегда так понимаемой. Забудем же это недоброе прошлое и остановимся вниманием своим на прошлом же, но добром. Благодарение Господу Богу! При всех испытаниях, мной многократно встречаемых, при всех, неизбежных и под час тяжских огорчениях, я твердо стоял на том пути настоятельского среди нас служения своего, на который поставила меня всепромышляющая десница Господня чрезь видимую Богом данную власть Архипастыря. И, не в похвальбу себе о которой, как сами знаете, я никогда не прилагал особаго попечения, пренося ее в жертву общеполезному делу, а в заявление святой правды, могу здесь – пред лицом самого Бога, невидимо вам соприсутствующаго торжественно засвидетельствовать пред вами, как и пред всем своим благочинием, что став на сем, указаном мне властию архипастыря, пути, я не стоял праздно и не спал без печно, а все шел, и не один шел, но посиле и возможности, вел за собой, или верней, вперед сея и все благочиние свое, которое, как вам известно, никогда не было забыто, как и теперь не забывается, милостями епархиального архипастыря удостоивающаго добре служащих прессвитеров заслуженной чести. Да в 12-ть летнее благочиненское служение мое, из городских иереевь не осталось ни одного без положительных наград епархиальных и Высочайших, но награждены – двое Всемилостивейше пожалованными камилавками, один скуфьею двое – набедренниками и скуфьими и трое – набедренниками; а изь сельских 17-ти иереев, в числе коих семеро не много еще лет служат алтарю Господню, награждены один камилавкой, двое – скуфьями, один набедренником и медалью за безмездно обучение приходских детей и пятеро – набедренниками. Равным образом, взысканы милостивым вниманием начальства и ктиторы церковные, из коих один (купец) награжден похвальным листом за подписью епархиального Архипастыря и Всемилостивейше пожалованное серебреною медалью, на станиславской ленте, для ношения на шее, другой (временнообязанный крестьянин) – таковою же медалью для ношения на груди, 16-ть человек – похвальными листами, выданными из д. консистории. В заключение же всего, и я бедный труженник не был забыт милостию епархиального начальства, которое, удостоив меня награждения набедренником, и сходатайствовало потом мне и Высочайшия награды скуфьей и камилавкой. Кароче, сколько мне и вам, самим известно, ни одно еще благочиние не изыскано такими милостями, как наше градско-сельское. И слава Богу, благодеявшему нам и своим премудрым промыслом направлявшему все обстоятельства нашей жизни так, что с горестью и под час, быть – может, даже со слезами посеяваемое не замедлило принести сладкие плоды, с радостью пожинаемые вами теперь! Чего же желать нам дальше?..
