больницу.
— Но что же с ней, доктор?
— Ничего не могу сказать уверенно, но подозреваю, что у девочки менингит.
— Что?!
— Успокойтесь, милая, успокойтесь, — поднял седые брови доктор Шахгельдян. — Подозрение — это еще не факт, я ведь не пророк, могу и ошибаться.
Увы, он не ошибся, через два дня в районной больнице диагноз подтвердился. К счастью, ребенок выжил, но к тому времени Елена вынуждена была оставить детский сад, потому что на следующий же день после того, как девочку увезли в больницу, матери побоялись отдавать детей на попечение Елены. Их уговаривали, стыдили, но ничего не помогло. В души этих женщин отверткой предрассудков ввинчивались словосочетания: «дурной глаз», «тяжелая нога» и прочие, над которыми сами же и посмеивались, но которые сейчас обрели до ужаса грозный смысл. Эти словосочетания оказывались сильнее здравого смысла, потому что за ними вырисовывалось все, что было со дня приезда Елены. Это парализовало матерей. На следующий день Елена обегала несколько домов, чтоб узнать, почему не приводят детей. В одних бормотали что-то нечленораздельное, в других отказывались вообще с ней говорить, из третьих просто выпроваживали, и это было почти в грубой форме, бесцеремонно. Встречаясь с ней, женщины делали вид, что не замечают ее. Или просто так переходили на другую сторону улицы.
«Меня остерегаются… — с ужасом думала Елена. — Остерегаются и ненавидят. Это же страшно! Что мне делать, как их убедить?» Арсен когда-то сказал ей: «Село есть село, у него свои законы — добрые и злые, умные и глупые. Оно разнолико, и на каждый его лик веками наслаивалось много такого, чего не следовало; да снять нелегко, снимешь один слой, а под ним оказывается другой, потом третий. Много времени надо и труда, чтобы добраться до его истинного лика». Но Елена тогда не поняла глубокого смысла этих слов. Теперь же начинала понимать.
Елена, вся в слезах, пришла за советом к директору совхоза: как ей быть? Тот уже знал о случившемся.
— Черт с ними, не хотят, не надо, — в сердцах сказал он.
— Но надо же им объяснить?! Детей ведь жалко…
— Ничего не надо объяснять. Сами прибегут просить, как почувствуют, что глупость сотворили. Это Ануш их уговорила.
— Но что же мне-то делать? Должна я чем-то заниматься?!
— К сожалению, в школе тоже мест нет, на одном окладе сидят четверо, — сказал директор, побарабанив пальцами по столу. — Но без дела не останешься. Пойдешь работать на виноградники?
— Господи! Куда угодно!
— Вот и хорошо. Прямо с утра и иди. Я предупрежу Рубена.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Вот так и получилось, что она оставила своих, как она говорила, детей и пошла работать на виноградники. Работала наравне со всеми, старалась не отставать от других. На первых порах было, конечно, трудно, но постепенно вошла во вкус — в этом помогли несколько женщин, с которыми она сблизилась так, что работать на виноградниках ей стало нравиться. Иногда она оставалась там допоздна и приходила домой, когда на дворе было уже темно, молча поднималась к себе, без сил падала на кровать и мгновенно засыпала. Жила одна своей обособленной жизнью, старалась не вмешиваться в дела семьи, которая, по сути дела, отторгла ее. Никто в доме не заговаривал с ней, никто не спрашивал, как ей живется, о чем она думает, где бывает, что делает. В мужнином доме она стала кем-то вроде жилички, которую хозяева терпят скрипя сердце. Елена даже вещи свои перенесла в спальню, освободив другую комнату, и теперь та пустовала. Так она жила, отвергнутая близкими ей людьми, нелюбимая ими, борясь в одиночку с неласковой своей судьбой…
Письма Арсена, конечно, были бы хорошим подспорьем для сохранения душевного равновесия, но писем почему-то не было. «Может, дома получают, а тебе не говорят?» — подала ей мысль Евгине. Елена покачала головой, она не верила, что родные Арсена могли пойти на такую подлость. И была права. Однажды свекровь поднялась к ней и спросила: нет ли писем?
— Если бы были, разве я не показала бы? — отозвалась Елена.
Мать Арсена Марьям скорбно закивала и, утирая глаза уголком головного платка, вышла. Может, письма застревают где-то по дороге? Или просто не дают ей? И зачастила Елена в сельское почтовое отделение. Работники почты уже привыкли к ее приходам, жалостливо вздыхали:
— Нету, дочка, к сожалению… Ты не беспокойся, как только придет, мы сразу же, без задержки…
День с утра был пасмурный. Хоть и был конец марта, но весна не чувствовалась. Небо, затянутое плотными тучами, тяжело зависло над селом, над виноградниками, временами разряжаясь нудной, затяжной моросью, которую и дождем-то нельзя было назвать, но от нее все сырело, набухало влагой: и земля, и деревья, и одежда, и волосы женщин, и сам воздух. Промозглая холодная сырость сводила руки так, что пальцы не чувствовали садовых ножниц; проникала под одежду, вызывая мелкую дрожь во всем теле; на ноги налипали тяжелые липкие комья грязи, мешая двигаться. И непонятно было — продолжать работу или идти под навес полевого стана, где уютно потрескивала железная печка и было сухо и тепло.
— Да куда же запропал этот Рубен? — в сердцах сказала черноглазая шумная старуха Ашхен, орудовавшая ножницами недалеко от Елены. — Мы тут все перемерзли, как щенята! Ты тоже, как дура, надела этот жакет, как будто август.
— Но в нем тепло, — соврала Елена. — Мне совсем не холодно.
Так уж получилось, что подруги по работе говорили с ней по-армянски, она же с ними — по-русски. И они неплохо понимали друг друга, а если какое-то слово оказывалось неясным, его уточняли сообща, на обоих языках.
— Слушай, зачем обманываешь? — кипятилась Ашхен. — Тебе не холодно разве? Посмотри на свои губы. — Тут она, для большей наглядности, шлепнула по собственным губам. — Как у покойника.
— А они у меня всегда синие, — улыбалась Елена.
— Слушай, ты это кому обманываешь? Ты это мне обманываешь? Разве утром у тебя были такие губы?
— Утром я их подкрасила, честное слово! — смеялась Елена.
Тут откликнулась Анна, работавшая за другим шпалерным рядом.
— Один раз надо всей бригадой пойти к ней домой и содрать волосы с головы ее свекрови, чтобы не жалела для снохи хотя бы старого ватника.
— А что, это хорошая мысль, — поддержала ее другая женщина сквозь общий смех.
— Верно, сегодня же пойдем к тетке Марьям!
На этом участке бригады работали двенадцать женщин. Если все они надумают пойти… Елена представила себе, что станет со свекровью, которая на самом деле не отказывала ей в теплой одежде — Елена сама
