улыбнуться вон тому парню? Неспроста ведь! А вчера поздно домой вернулась! Почему? А позавчера на машине того-то поехала в райцентр, а дорога длинная — сорок пять верст туда, сорок пять обратно, и все по лесу, вдоль реки, много всяких там завлекательных родников и тенистых чащ, скрывающих от посторонних глаз… Долго ли молоденькой, смазливой, всем улыбающейся («знаем мы эти улыбочки…»). На лице всякая там пудра-краска («знаем мы, кто и для чего ими пользуется»), муж далеко, детей нет, а родители на том конце земли, им оттуда не видно, что тут их дочка вытворяет, а ей это и надо, потому как — свобода! Теперь понятно, почему она отказалась уезжать к своим…
О, они знали все, эти люди! И ссылались при этом на свои годы, седину и прочие неопровержимые доказательства, против которых не попрешь.
И выходило: уехать к своим — плохо, не уехать — еще хуже. И Елена ломала себе голову, не зная, как себя вести, чтобы не давать повода для сплетен, как шагнуть, как повернуться, как слово сказать, чтоб его невозможно было истолковать по-дурному? Надеть на себя траур по живому мужу и не выходить из дому? Но ведь это значило бы есть хлеб, тобой не заработанный. Нет, крестьянский хлеб — горький хлеб, полит потом и кровью, он застрянет в горле, если не приложить к нему руку.
И она продолжала работать в детском саду.
Но, как говорится, беда приходит не одна, вскоре ей пришлось оставить работу.
Был пасмурный день начала весны, темные, набухшие влагой тучи висели над селом. Побоявшись, что в любую минуту может пойти дождь, Елена в этот день не повела детей на прогулку. Пока они гуляли во дворе, Елена помогала тетке Лусик управиться с обедом: чистила картошку, резала лук, капусту, время от времени выходя во двор, чтобы взглянуть на детей.
Выйдя во двор в очередной раз, Елена заметила, как одна из девочек — Света, единственная блондиночка во всем селе, — привалившись боком к стене, как-то странно, судорожно дергала плечами и головой. Елена сперва подумала, что кто-то из детей обидел ее и теперь та плачет. Но девочка не плакала, ее рвало. Елена испугалась, решив, что девочка чем-то отравилась. Подняла ее на руки и внесла в дом, села, положив ребенка на колени.
— Света! Светочка, миленькая, что с тобой?! Тетя Лусик, у нас есть простокваша? — Но, сообразив, что старуха не поняла ее, уточнила: — Ну, мацун, мацун есть? Мацун!
— Мацун есть. Сейчас!
Девочка все еще лежала на коленях Елены, которой до слез было больно смотреть, как это маленькое прелестное тельце судорожно дергалось в ее руках. Девочка закатывала глаза, смотрела на Елену со страхом, силясь что-то сказать. Мелкие бисеринки пота выступили на ее бледном личике.
Тетя Лусик вернулась с мацуном, Елена взяла стакан, стала поить девочку, но та, сделав два глотка, опять забилась в очередном приступе рвоты.
— Дохтур надо, — сказала тетя Лусик.
Елена отнесла девочку в соседнюю комнату, уложила на кроватку. Ее почему-то больше всего пугало то, что девочка не плакала. Она была уверена, что при отравлении бывают сильные рези в животе, это очень болезненно, ребенок должен плакать. Но девочка не плакала, а только закатывала глаза и бессмысленно смотрела куда-то на потолок, словно знала, что сейчас наступит очередной приступ тошноты, и осмысленно ждала его. Это сбивало Елену с толку.
— Вы побудьте с ней, а я сбегаю в медпункт, — сказала Елена и, накинув платок, выбежала на улицу.
Врача в селе не было, был только фельдшер, но его в медпункте не оказалось — как потом выяснилось, в тот день он поехал в райцентр по каким-то своим фельдшерским делам. Да и что он мог сделать?! Елена побежала к директору, сама не зная зачем. Но и директора на месте тоже не оказалось, уехал на свиноферму. Елена в отчаянии бросилась в бухгалтерию и столкнулась, с выходившим оттуда бригадиром Рубеном Григоряном.
— Елена, что случилось? На вас лица нет!
Елена молитвенно прижала обе руки к груди:
— Рубен, умоляю вас, придумайте что-нибудь, заболела дочка Вардуи, не знаю, где врача взять!
Рубен нахмурившись, проворчал:
— Везет же вам…
— Да, как утопленнику… Ну что же делать, а?
— Доктор Шахгельдян только что уехал… Постой-ка, я сейчас. — Он вошел в бухгалтерию, но тут же вернулся. — В соседнее село поехал. Вы ступайте к ребенку, Елена, а я сейчас перехвачу его, он не мог отъехать далеко.
Он пошел к своему мотоциклу, с одного толчка завел его и в следующее мгновение исчез в клубах поднятой пыли. Несколько успокоившись, Елена побежала к своим детям.
— Ну как, ей не лучше? — спросила, запыхавшись от бега. Тетка Лусик развела руками, будто говоря: «Сама видишь…» Девочка по-прежнему лежала на спине, лицом к потолку, странно, по-взрослому отрешенно, закрыв глаза.
— Света, Светочка, миленькая! Что же с тобой, а? Болит где-нибудь? Господи, хоть бы слово сказала!
— Молчит… — вздохнула тетка Лусик.
Минут через двадцать на улице остановился старенький «Запорожец», на него чуть не наехал мотоцикл Рубена. Из машины, пригнувшись, вышел высокий, сутулый, но еще бодрый старик, а за ним, из задней двери, мать девочки — доярка Вардуи, ее прихватили по дороге, заехав на ферму. Это была плечистая, несколько мужеподобная женщина лет тридцати пяти. Мрачно взглянув на растерянную Елену, она подошла к кроватке дочери, склонилась над нею.
— Света, ай, Света…
Девочка, однако, не откликнулась на голос матери. Подошел доктор Есай Асриевич Шахгельдян, молча отодвинул женщину рукой, опустился на стул, подставленный тетей Лусик. Поднеся руку к глазам девочки, снова убрал — очевидно, проверял зрачки. Потом сказал сердито:
— Попрошу всех выйти, кроме матери.
Голос у него был сухой и какой-то бесцветный.
— Он хороший врач? — спросила Елена, когда они вышли.
— Он очень хороший врач, — успокоил ее Рубен.
Доктор Шахгельдян действительно был неплохим врачом. И несмотря на то что молодые считали его архаиком (очевидно, потому, что старик крайне редко, лишь в исключительных случаях, выписывал больным современные медикаменты, предпочитая им народные, выдержавшие многовековое испытание), все же при необходимости не стеснялись обращаться к нему за советом или помощью. Старик жил километрах в десяти отсюда, в большом селе Атерк, где был его дом и где он принимал больных. Он один обслуживал несколько деревень, это был его участок, и люди настолько привыкли к нему, что обращались даже в самых безнадежных случаях, а потом говорили: «Раз уж доктор Есай не смог, чего там говорить…»
Доктор Есай вышел из соседней комнаты:
— Ребенка нужно немедленно уложить в
