три сажени насекли, а Иван опять топора не наложил — все ходил, лесу искал.
На третий день пошли, сечь стали, слышат — и Иван сечет. Да как сечет! Только шум шумит, деревина деревину ломит.
Много он в тот день лесу нарубил. А уж дров насек! — всю зиму возить хватило.
Весной Иван пеньё выжег и репу посеял.
Осень пришла — поднялась репа до самого неба. Весь бор колыблется.
Надо репу караулить, чтобы воры не повыдергали.
Раскинули братья жребий: старшему первую ночь караулить досталось, среднему — другую ночь, Ивану — третью.
Вот пришел старшо́й в лес… Видит: репы много разворовано, с избу места, а следу нету и знаку нету, кто был да куда ушел.
Что станешь делать?
Он походил-походил да и прилег под кустиком. Прилег и заснул — и так-то крепко, что и снов не видал, и себя не слыхал.
А поутру встает смотрит: репы больше давешнего унесено, и следов нету.
То же и другой брат. Ходить — ходил, караулить — караулил, а никого не укараулил. Под кустиком сидел, сны глядел.
Вот настает Иванов черед. Пришел он на репище — спичья настрогал, в землю натыкал, а потом и огонечек расклал.
Разгорелся костерок, раздышался. Тепло стало Ивану, будто дома на печке. Пригрелся он и задремал. Клонит его сон — вперед и назад, назад и вперед, справа налево да слева направо. Пал он наземь, а в землю-то спичьё натыкано! Сон сразу и ободрало.
Пробудился он — видит середь репного поля огромадный мужик стоит — борода по колена, волоса по пояс. Стоит и репу в мешок складывает.
Схватил Иван свой топор-десятифунтовик, побежал.
— Ты почто репу воруешь? Вот я у тебя голову отсеку.
А тот кричит:
— Не машись топором! Я по своей земле хожу. Это место спокон веку наше. Я — здешний, озерской воденик.
А Иван ему:
— Будь кто хошь — хоть черт, хоть леший, хоть озерской воденик… Не ты лес рубил, не ты пеньё жег, не ты репу сеял. Не ты и печь будешь. Отдавай репу!
А тот говорит:
— Постой! Мне твоя репа в пондраву пришлась. Сладкая! Уступи-ка ты мне ее добром — я тебе огнивце дам да кремешок… А не отдашь добром, я и так возьму.
Усмехнулся Иван.
— Много берешь, мало даешь, — говорит. — Кремешок да огнивце! За эдакую-то гору репы!
— Да ведь не простой кремешок! Ты шорни, шорни об огнивце-то, а потом и говори.
— А что будет?
— А то и будет, что выскочат два молодца и скажут: что, Иван Репников, делать прикажешь? Станешь им, значит, приказывать…
— А они что?
— Они — сполнять.
— Покажь! — говорит Иван.
Взял он кремешок да огнивце, шорнул — выскочили два молодца.
— Что, Иван Репников, делать прикажешь?
Подумал Иван да и приказал им вора-то поймать да голову с него снести.
Не успел сказать — сделали и назад убрались. Ни видом их не видать, ни слыхом не слыхать, дымком растаяли.
А Иван кремешок да огнивце в карман положил и домой пошел. Приходит и говорит:
— Ну, братцы, ночью я потрудился, а теперь ваш черед. Подите-ка, скиньте вора в озеро, а то валяется поперек гряды, всю ботву примял.
Пошли братья на репище. Видят: бугор не бугор, мужик безголовый лежит. Ноги — что две сосны, руки — что две березки. Не то, чтобы в озеро его скинуть, а и сворохнуть-то не сворохнуть. Испугались они — и назад.
— Ваньк, а Ваньк! Да что ж это? К нему и к мертвому-то подойти боязно, а то ведь живой был… Да как ты с им управился?
— У своего-то добра не хитро управиться. А вот как вы эдакого вора не приметили? Чай, не мышка, не воробьишка.
Опустили братья головы.
— Что уж там, — говорят, — проспали мы. А ты скажи-ка нам лучше, Ва́нюшка, как убрать его. Не под силу нам…
— Ладно, — Иван говорит, — уберется. Вы двое не сворохнули, я и один скину.
Пошел он в лес, стукнул кремешком об огнивце. Откуда ни возьмись, явились мо́лодцы.
— Приказывай, Иван, крестьянский сын!
Приказал он им воденика в озеро бросить, в самый омут.
— Из воды, — говорит, — вылез, в воду его и сволоките.
Им велено — они сейчас все исполнили. Спустили воденика в омут и пропали, как не бывали.
А Иван к себе на двор воротился.
День да ночь — сутки прочь. Нынче денек, а завтра другой. Ко времени оборвали братья всю репу.
Иван говорит:
— Ну, братцы, вы репой торгуйте!
— А ты что?
— Я новый огород городить стану.
— Это на зиму-то глядя?
— Ничего! Не всякая овощь морозу боится.
Пошел он на репище, стукнул кремешком об огнивце. Явились два мо́лодца, и велел он им лес обрать и на чистом месте город построить, чтобы улицы широкие, дома высокие, площади мощеные, ворота точеные…
Как повелел, так все и сделалось.
Утром зовет Иван отца да братьев репище посмотреть.
Приходят, смотрят, — что за чудо? Был огород, а стал город — да ведь какой! Чисто — столица!
Иван говорит:
— Ну, батюшка! Ну, братцы! Что нам в деревне жить? Надо в город перебираться.
Ладно. Перебрались в город. Живут — не тужат. Все у них есть, что надо, чего не надо. Легкая жизнь пошла.
А не по дальности от тех мест — за лесом, другой город стоял. И жил там царь вдовый, с дочкой, с царевной.
Прослышал Иван про эту царевну и думает:
«Что же я все холостой хожу? Не пора ли жениться?»
Шорнул кремешком об огнивце — явились перед ним два молодца. Приказывает им Иван — карету золотую подать, да пару вороных в нее заложить, да одежу хорошу принесть, — кафтан парчовый, шубу соболью — прынцем ему охота срядиться!
Глядь-поглядь — стоит перед крыльцом пара коней, карета золотая, полозья серебряные.
Срядился Иван, в карету сел — погнали!
Приезжают к самому к царскому дворцу.
Там видят, — лошади хороши, карета лучше, да и седок — молодец. Докладывают царю: так и так, знатный гость пожаловал.
Сейчас царь навстречу ему выходит, в горницу повел, на стул посадил.
— Откуль? Как? — спрашивает.
— А вот — неподалеку живем… Соседи, стало быть… Жениться я надумал, ваше царское величество. Выдавай-ка ты за меня
