остатками своей армии и перебрался за Эч, но это было для него нисколько не лучше. Армия его была страшно изнурена: потому что страна, по которой она отступила, была уже прежде опустошена ею, так что готы теперь чувствовали большой недостаток в съестных припасах, и только с мужеством и гениальностью Алариха можно было отбиваться им до сих пор от неприятеля, далеко превосходившего их и численностью, и порядком.[126] Стилихон видел это жалкое состояние готской армиии, и в полной уверенности добить её окончательно, сам перешел Эч. Гонясь за готами по их пятам, Стилихон наконец так прижал их к Альпам, в такое тесное положение поставил их, что им оставалось или погибнуть, или сдаться. Аларих перебрал в своей голове все средства, чтобы сколько-нибудь поправить свои обстоятельства, и когда убедился, что ни одно из них не годится, а между тем его солдаты умирали от голода и болезней, то поколебалась его натура: он с невыразимой горестью и почти отчаянием однажды воскликнул [127]: «О! каким колдовством, каким искусством меня запирает всегда этот непостижимый Стилихон?»
Когда таким образом Аларих находился в совершенно безвыходном положенин, Стилихон вдруг объявил ему, что соглашается на его требование - отдает ему в управление западную часть Иллирийской префектуры. Этот договор произвёл всеобщее изумление между готами и всеобщее неудовольствие в Италии. Что же на самом деле была за причина этой неожиданной уступчивости? Чтобы правильно смотреть на это событие, не нужно упускать из виду того, что, по поводу этой войны Германия, Британия и Галлия были оставлены без всякого войска, не должно также упускать из виду и других обстоятельств. Ведя продолжительную войну с готами, Стилихон, суда по прежним событиям, мог и должен был опасаться, что где-нибудь вспыхнет возмущение среди безпокойных обитателей этих стран; мало того, он мог ожидать, что явится где-нибудь похититель престола. В своём месте мы покажем, что и эти последние опасения не были излишни, судя по тогдашнему состоянно и устройству Империи.
Во всяком случае, предположения Стилихона не замедлили оправдаться, как увидим на самом деле. Если к этому прибавить ещё то обстоятельство, что войска Стилихона были всякий сброд, составившийся из разных наций, готовый при малейшей неудаче изменить своему вождю, чему примеры в то время были нередки, то мы увидим, что Аларих, хотя был побежден, разбит и стеснён, однако ж имел перед Стилихоном огромное преимущество по тому единству, которое было между ним и готами. Армия Алариха состояла преимущественно, а под конец войны, может быть, исключительно из одних готов, обожавших своего короля и готовых умереть с ним. Чтобы избавиться от этого врага, Стилихон должен был истребить всё его войско вместе с ним. Но каких же последствий можно бы было ожидать от этой кровавой меры? Тогда было бы решительно невозможно соединение готов в одну нацию с римлянами, что задумывал Феодосий Великий и что Стилихон должен был признать единственным средством, дабы порешить вопрос в отношении к этому воинственному народу, появившемуся в римских землях, в пользу Империи, — и нет сомнения, что готы явились бы страшными мстителями за смерть своего короля и за погибель своих братий. Это было совершенно в духе древних германцев. Что же после этого оставалось делать Стилихону? По моему мнению, договор Стилихона с готским королем, стеснённым им до крайней степени, не только не может служить доказательством его измены государству, но был решительно необходим для Империи и есть несомненный признак глубокого политического ума в римском генералиссимусе: мало того, что он предотвращал часть тех вредных следствий, которые готовила Империи эта готская война, но он доставлял ещё Стилихону немало выгод. Благородная, сочувствовавшая всему высокому душа Алариха не могла остаться равнодушной к мирному предложению одолевавшего его врага; напротив, готский король глубоко быль тронут великодушием своего победителя и, принимая в управлевие западную часть Иллирийской префектуры, он поклялся в вечной дружбе к Стилихону и всегдашней готовности служить мечом в пользу его интересов, и, как увидим, сдержал своё слово. Стилихон не замедлил воспользоваться своим влиянием на готского короля и, безопасный теперь со стороны готов, при помощи его, задумал дать снова почувствовать свои силы Восточной Империи [128]. Обстоятельства в Константинополе благоприятствовали этому намерению [129].
Евтропий, энергический и неутомимый деятель на поприще неприязненной политики константинополского Двора в отношении к Риму, не только не мог продолжать свою опасную и для Стилихона и для Запада деятельность, но должен был позаботиться о своей личной безопасности. Он вооружил против себя Гайну и императрицу, и те сумели сперва удалить от Двора, а потом и погубить его. Гайна, заступивший теперь его место, по ограниченности своего ума, мог только поддерживать систему внешних действий, заведенную его предшественниками. Все его отношения к Западу ограничились тем, что он с невозмутимым спокойствием в изумительным хладнокровием смотрел на стеснённое положение Италии в начале готской войны. К тому же злоупотреблением власти он скоро сам себе приготовил гибель. Так как императрица Евдоксия, которая сделалась теперь правительницей Востока, мало занималась политикой, то система внешних действий, так хитро задуманная и с таким постоянством веденная Руфином и Евтропием, сама собою падала. Это не могло не быть благоприятным для Стилихона. Когда в 404 году Евдоксия, и без того не любимая народом, ещё более раздражила его своим гонением на Св. Иоанна Златоуста, то Стилихон почёл это достаточным предлогом ко вмешательству в дела Восточной Империи и убедил императора Гонория принять участие в судьбе Великого Святителя. Аларих [130], занявший по распоряжению Стилихона Норику, готовился к походу на Константинополь и ждал только, когда римский министр, с которым у него по этому случаю было свидание и заключён союз, подаст к этому знак. Сам Стилихон деятельно приготовлялся к походу и, полагаясь на дружбу Алариха, был уверен в успешном его окончании.
План союзников не удался. То, чего надлежало ожидать, случилось. Прирейнские варвары воспользовались прекращением наблюдения за ними и вздумали потревожить Империю. Двенадцать тысяч знатных людей, каждый со своей дружиной, приняли участие в составившемся теперь походе, так что всё число варваров, устремившихся на Империю, простиралось до 200 тысяч человек [131]. Начальство над ними принял предприимчивый гот именем Радагайс, который прежде находился в службе Алариха. Он потребовал, чтобы римское правительство приняло его войско к себе на службу на тех же условиях, на каких приняты войска Алариха. Стилихон не хотел впустить эти орды в пределы государства; впрочем, он и
