в танцевальные туфли и вприпрыжку спустилась по лестнице.
Уже третью неделю городок был набит туристами. Публику, съехавшуюся со всего Лигурийского побережья и даже с севера, вплоть до Доломитовых Альп, развлекали фокусники, жонглеры и музыканты. Вдоль каналов выстроились прилавки, торговцы из Флоренции и Милана наперебой предлагали изделия из шелка, соломы и кожи. Каждое воскресенье февраля бульвар освобождали для карнавального шествия, в котором участвовала целая флотилия гигантских кукол из папье-маше с расписными лицами политиков, звезд синематографа и святых. Карикатурные фигуры знаменитостей с выпученными глазами, ярко-красными ртами и зубами в виде громадных клавиш, одетые в пестрые костюмы арлекина и других персонажей la commedia dell’arte, нависали над толпой, как чудовища из кошмарного сна.
Доменика ускорила шаг, чтобы успеть на танцевальную площадку. У края сцены собралась большая толпа зрителей. Они были в расписных масках, по традиции украшенных бисером и жемчугом. Те, кто постарше, предпочитали простые бархатные маски с атласной лентой, предоставляя блистать молодым.
Доменика затянула шнуровку на лифе и присоединилась к танцующим. Белая блузка с пышными рукавами и традиционная красная юбка подчеркивали ее точеную фигурку.
Братья Чинкотто увлекли Доменику в свой круг. Тут же под барабанную дробь, пение скрипки и ликующие трели рожков танцоры выстроились в ряды. Доменика приподняла подол пышной юбки и, исполнив простое шассе[67], сделала братьям знак следовать ее движениям.
– Готовься, Доменика, сейчас полетаешь, – пообещал ей старший Чинкотто.
Доменика засмеялась:
– Смотри не урони меня, Мауро.
Около танцевальной сцены разговаривали несколько мужчин. Один из них, вполуха прислушиваясь к беседе, скользил глазами по танцующим и остановил взгляд на Доменике Кабрелли. Мужчина ослабил ленты на затылке и спустил маску на шею, чтобы разглядеть получше.
Доменика стояла в самом центре сцены. Она распростерла руки и закружилась в пируэте. Слои юбки взлетели, обнажая стройные ноги. Мауро поднял Доменику высоко вверх, ее длинная темная коса мелькала, как хлыст.
Незнакомец вернул маску на глаза и продолжил наблюдать за танцовщицей, парящей в воздухе.
* * *
– Твои родители у киоска с джелато, – сообщила Доменике Амелия Ле Донне. – Оркестр уходит на перерыв. А потом бергамаска[68]. Через двадцать минут, – она постучала по своим часам.
Доменика пробиралась сквозь толпу. Ароматы колбасы, перца и лука напомнили ей, что она сильно проголодалась.
Очередь за сэндвичами оказалась слишком длинной, и Доменика остановилась у прилавка с инжиром. Торговец крутил прутья над огнем. Особые лакомства, которыми угощали во время праздника, словно компенсировали следующие сорок дней воздержания. Fichi su un bastone – инжир, фаршированный прошутто и сыром, – нанизывался на прутья и обжаривался на раскаленных углях до хрустящей сахаристой корочки. Дети уплетали его с удовольствием из-за сладости, а родители только поощряли их, зная, что мясо не появится на столе вплоть до окончания Великого поста. Доменика откусила кусочек островато-сладкого лакомства, закрыла глаза и принялась жевать.
К прилавку с bomboloni очередь выстраивалась в первый же день февраля и не заканчивалась до завершения карнавала. В огромных чанах делали тесто – большими деревянными лопатками взбивали смесь из муки, дрожжей и яиц, вымешивали и ловко опускали круглыми порциями в баки с кипящим маслом, где лепешки превращались в невесомые золотистые облачка. Их вынимали шумовками, обваливали в сахаре и подавали горячими.
Чуть дальше по променаду двое крепких мужчин крутили ручки хитроумного устройства, которое сбивало свежее мороженое. Они приводили в действие большие металлические мешалки в круглом бочонке, обложенном каменной солью. Замороженный крем готовили из свежих сливок, яиц и горсти измельченных стручков ванили. Когда мороженое густело, его выкладывали в теплые вафельные стаканчики и сбрызгивали растопленным шоколадом, который тут же застывал аппетитными сосульками.
Доменика заметила родителей, сидящих за столиком у киоска с джелато. Рядом с ними сидела пара, часто бывавшая у них в доме. Она поздоровалась с Аньезе и Ромео Сперанца. Муж и жена жили в Венеции, давно дружили с ее родителями и всегда приезжали на карнавал. Мужчины Кабрелли и Сперанца, известные мастера по огранке драгоценных камней, подружились еще во время поездки в Индию, когда оба были подмастерьями и обучались своему ремеслу.
– Дочка у вас красавица, – сказала Аньезе, обращаясь к Нетте. Это была стройная рыжеволосая женщина, одетая в шикарное темно-синее платье и красную соломенную шляпку. Доменика поймала себя на мысли, что вместо традиционного деревенского костюма с удовольствием надела бы что-нибудь по последней моде.
– Спасибо, синьора. Мне очень нравятся ваше платье и шляпка, – призналась она, целуя Аньезе в обе щеки.
– Про меня не забудь. – Сперанца тоже подставил щеку.
– Забудешь тебя, как же! – пошутил Кабрелли. – Твою фотографию напечатали в газете Ватикана. Тебя назвали лучшим огранщиком Италии.
– Благодарю. – Сперанца довольно улыбнулся.
– Я бы никогда не забыла вас, синьор, и неважно, знамениты вы или нет. – Доменика поцеловала Сперанцу.
Нетта зачерпнула джелато шоколадом, который служил ей ложкой.
– Попробуй, – протянула она лакомство дочери.
Доменика откусила кусочек.
– Нам не терпится увидеть, как ты танцуешь, – воскликнула Аньезе.
– Я уже разогрелась, так что приходите смотреть бергамаску. Надеюсь, Мауро Чинкотто все еще способен меня поднять. – Доменика расправила юбки. – Ты столько сил потратила на этот костюм, мама, не хочу, чтобы это оказалось впустую. Ciao.
Пробираясь сквозь толпу обратно к сцене, Доменика расплела косу. Волосы волнами упали ей на плечи. Она уже подумывала о том, чтобы сделать модную стрижку, но пока не решалась.
– Вот такой я тебя помню, – произнес мужской голос у нее за спиной.
Карнавал притягивал разную публику, включая ловеласов, да и кого похуже. Доменика ускорила шаг, но человек в маске обогнал ее.
Он был высоким, стройным, с густыми черными кудрями. Развязав ленты, он снял маску и показал свое лицо:
– А ты меня помнишь?
Возможно, Доменика не вспомнила бы его нос, высокий лоб и черты лица, но именно его улыбку она узнала бы где угодно.
– Сильвио Биртолини! – Она крепко обняла его.
– Не думал, что ты меня узнаешь.
– Ничего себе ты вымахал! Я же была выше тебя. На целый фут.
– Сейчас ты ненамного выше, чем была, когда я уезжал отсюда.
– Ты уехал, и я перестала расти, – пошутила она.
– Это было ужасно – потерять меня, правда?
– Не то слово.
Они рассмеялись.
– Девятнадцать лет. Ты можешь в это поверить? – Сильвио вздохнул. – Я был уверен, что ты меня забыла.
– Я бы никогда не забыла своего лучшего друга.
Ангельская пухлость детского личика Сильвио исчезла. Он уже не напоминал толстощеких putti[69], украшавших алтарь церкви Сан-Паолино, но ростом и атлетическим сложением стал похож на статую святого Михаила, которая с трудом помещалась в церковной нише. Каждая девочка, которой доводилось молиться в Сан-Паолино, была влюблена в святого Михаила, а теперь в него превратился Сильвио Биртолини. Четкие черты, крупный нос и единственное, что осталось от знакомого ей маленького мальчика, – его глаза. Тот же темно-карий бархат, тот же оттенок грусти. Доменика была уверена, что только она могла видеть то, что выражали его глаза,
