из-за меня натерпелась, моя ясочка.
— Это не так, мой родной, — возразила Прасковья. — Всё лучшее в моей жизни — от тебя и связано с тобой. Как-то раз Егор сказал: «Не было бы Богдана — не было бы и твоей карьеры. Ты сделала свою карьеру из его жизни».
— Какая странная мысль, — с сомнением прищурился Богдан. — Особенно для автомеханика странная.
— Может быть и странная, но ты на всякий случай помни: ты — вся моя жизнь. Все мои мысли — так или иначе от тебя, все мои радости — тоже от тебя. Ты ведь ужасно умный, и как раз ты, а не я себя недооцениваешь. Помнишь, ты предсказывал, что партий не будет, а будет что-то вроде рыцарских орденов?
— Ну да, что-то, возможно, говорил… — неопределённо промямлил Богдан.
— Так вот это случилось. Это есть! Наше объединение «Святая Русь», в которой и я состою, — это ведь не партия — это рыцарский орден. Что-то отдалённо напоминающее орден меченосцев. И отчасти КПСС, но не реальную, эмпирическую КПСС, а КПСС в замысле, в идее. К сожалению, эту идею никто не понял, включая самих советских руководителей, которые были довольно туповаты. Может быть, Сталин отчасти понял… Но сейчас, кажется, понимание пришло. — Богдан слушал, подперев щёку ладонью и задумчиво глядя на Прасковью, а она продолжала.
— И всё руководство страны, на всех уровнях — сегодня члены этой организации орденского типа. Я тебе потом поподробнее расскажу. И у них повышенная сравнительно с обычными гражданами мера ответственности и орденская дисциплина. И это именно и есть то, что ты когда-то предсказывал. Ты это предвидел ещё тогда, когда не было ни слуху ни духу о такой организации. И когда мне надо что-то придумать — я мысленно спрашиваю тебя, советуюсь. Я считаюсь государственным деятелем, говорят, что у меня кругозор, то, сё, а я — маленькая провинциальная зубрилка и больше ничего.
— Знаешь, Екатерина II, которая нынче почему-то, как я уловил, вошла в моду, — улыбнулся Богдан, — писала, что она-де вовсе не умна — просто она умеет подбирать умных людей.
— Ну вот, — засмеялась Прасковья. — А мне и подбирать не надо: у меня есть ты. И был всегда. Я тебя вызывала и говорила с тобой. И до конца никогда не верила, что тебя нет. — Сейчас ей казалось, что она, в самом деле, не верила и ждала.
— Я тоже, моё солнышко, с тобой беседовал, — растроганно проговорил Богдан. — Давай я принесу тебе горячего чая. Тебе ведь пока можно пить без ограничений? Помню, с двойняшками тебе нельзя было много пить…
— Ну, это уже в конце было, а теперь ещё всё можно. Даже бокал шампанского по случаю твоего рождения.
— Давай лучше безалкогольной медовухи — ладно? Сходим в ресторан русского стиля и выпьем медовухи. А после завтрака пойдём прогуляемся, посмотрим церкви. А завтра воскресенье — помолимся. Нам есть, о чём молиться. — Богдан вздохнул.
Они ещё с полчаса посидели, прихлёбывая чай с мёдом и умилённо глядя друг на друга. Богдан заметно посвежел, морщины вокруг глаз почти исчезли и во всём облике его появилось что-то изумительно привлекательное, чего не было прежде. Она вспомнила: «красивые, чистокровные, породистые черти». Да, он такой. Однако время от времени он взглядывал на неё со смесью испуга и мольбы, его чёткие красивые губы словно складывались, чтобы что-то сказать, но он ничего не говорил, а лишь иногда облизывал губы и чуть морщил лоб. И тут же опять превращался в элегантного, уверенного в себе, красиво стареющего мужчину несколько южного типа.
— Ты похорошел, Богдан, — она провела пальцем по его щеке.
— Твоё облагораживающее влияние плюс косметический салон, — он поцеловал её пальцы. — Я сначала как-то смущался, а потом увидел, что мужики туда ходят за милую душу.
— Публичные персоны — все, — подтвердила Прасковья. — Это я точно знаю.
— Меня удивило, что пользовал меня молодой парнишка, несколько гомосечного вида. Я не знал, что именно мне надо, и попросил совета. Он с парикмахерской развязностью осведомился: «Anti-age? Избираемся куда-то? Или молодая жена?». Я выбрал молодую жену. Он очень толково обследовал мою потёртую физиономию с помощью какого-то оптического приборчика и дал рекомендации, которые тут же и исполнил. Поскольку у меня, в самом деле, молодая жена, перед которой не хочется ударить в грязь лицом, буду навещать этого гомика. — Богдан говорил шутливым тоном, но во взгляде была не проходящая тревога.
Прасковья перепробовала все двенадцать сортов мёда с монастырской пасеки, выставленных на особом столике. Возле каждого сорта — надпись полууставом, из какого растения мёд.
Теперь она просто сидела и смотрела, смотрела, смотрела на своего Чёртушку, впитывая дивную сладость их встречи пополам со сладостью мёда.
— Люблю тебя, — проговорил он одними губами, без звука, но она поняла. Счастье было густое и тягучее, как мёд. И как мёд, чересчур сладкое. И одновременно короткое, как этот завтрак в сводчатом полуподвале. Вдруг возле стола с мёдом раздался звук разбиваемой посуды. Невесть почему упала и разбилась вдребезги розетка — одна из тех, на которые полагалось накладывать мёд. Что вдребезги — понятно: тут каменный пол, а упала-то почему? Никого не было возле стола, сквозняка тоже не было. Прасковье почудился тут мрачный символизм: их счастье не только короткое, но и хрупкое. Она увидела, что и он болезненно поморщился. Кажется, он подумал о том же самом.
— Пойдём, мы же поели, — она торопливо встала.
— Да-да, — согласился он. Они вышли, держась за руки.
17
День уже начал меркнуть, когда они выходили из монастырских ворот, намереваясь погулять, а потом направиться в ресторан «Мишка»: Богдана привлекло название, и он забронировал тут столик, хотя вообще-то в этом не было нужды: туристов в эту зимнюю стужу в Муроме очень мало.
Едва вышли из ворот, к Прасковье подошёл старый монах. Откуда он взялся — вроде не было никого?
— Прасковья Павловна? — в его голосе было что-то не монашеское, даже анти-монашеское. Так говорят люди, привыкшие командовать.
— Да, это я, — не узнавая, взглянула Прасковья на старика. Богдан тоже окинул его изучающим взглядом.
— Здравствуйте, Прасковья Павловна, — продолжал старик. — Моё мирское имя Валерий Николаевич Золочевский, в постриге — отец Варфоломей.
— Я помню Вас, — проговорила Прасковья: она, в самом деле, вспомнила. Старик — тот самый Валерий, покровитель Рины, с которым та однажды пришла к ней. Тогда их близнецам был месяц от роду. Гости очень хвалили интерьер, и Валерий что-то рассказывал о своих дочках. В ту пору Валерий был крупным функционером, одним из организаторов Агентства по разработке
