национальной идеи, которое Рина презрительно нарекла «министерством правды»; из него после множества преобразований получилось ведомство, ныне возглавляемое Прасковьей. Потом Валерий исчез; впрочем, она и не искала его. Думала мимолётно: может, вместе с Риной уехал за границу. Да, своеобразный поворот судьбы крупного государственного чиновника! Надо будет прямо в понедельник заказать справочку на этого Валерия.
— Прасковья Павловна! Я задержу вас всего на несколько минут. Я хотел бы только выразить Вам глубочайшее уважение и восхищение той высокополезной деятельностью, которой Вы заняты. Возможно, впервые в новейшей истории России благодаря Вам удалось соединить усилия Церкви и государства для воспитания и духовного окормления нашего народа. Вместе с братией нашего монастыря ежедневно молюсь о ниспослании Вам сил и крепости духа для того громадного труда, который Вы вседневно несёте.
Прасковья отметила чёткое синтагматическое членение его речи.
— Когда-то Вы стояли у истоков этой работы, — она не знала, как назвать его — отцом Варфоломеем или Валерием Николаевичем, и не назвала никак. — Кстати, Вы ведь не знакомы, — она слегка подтолкнула вперёд Богдана, стоявшего на полшага позади. — Мой муж Богдан Борисович Светов. — Прасковья ощутила, что ей сладко назвать его мужем, словно восемнадцатилетней дурашке, первой в классе выскочившей замуж.
Богдан почтительно поклонился: он единственный из известных ей современных людей умел кланяться. Ей показалось, что мужчины обменялись острыми, подозрительными и понимающими, взглядами.
— Богдан, когда-то Валерий Николаевич был у нас, тогда только что родились наши дети. Тебя в тот момент не было дома.
Богдан почтительно-неопределённо улыбался. Они поговорили ещё немного о монастыре, о погоде, о сельскохозяйственной работе монахов и вроде готовы были разойтись, но тут Богдан вдруг проговорил тем светски-любезным тоном, который мама определяла как «не наши нравы» и пылко ненавидела:
— Отец Варфоломей, позвольте просить Вас сделать нам честь и присоединиться к нашей маленькой семейной вечеринке в ресторане «Мишка», тут поблизости.
— Да, — поддержала удивлённая Прасковья, — сегодня день рождения Богдана и мы намеревались отметить его вдвоём. Было бы чудесно, если бы Вы нашли время разделить с нами этот вечер.
Валерий прищурил глаза, сомневаясь, и после короткой паузы проговорил:
— Благодарю. Я буду. В котором часу?
— Столик заказан на шесть, — ответил Богдан.
Валерий принёс в подарок свою книжку, довольно роскошно изданную, «Останься в миру! Беседы с моим духовным сыном». Под заголовком было написано твёрдым ясным почерком уверенного в себе человека: «Богдану Борисовичу в день рождения с пожеланием счастья и помощи Божьей в делах».
Прасковья сразу поняла, что книжка агитпроповского жанра. Она заметила, что в последние годы наметилась маленькая, но выраженная тенденция: высшие государственные служащие вдруг бросают всё и уходят в монахи. При этом вроде никакого компромата за ними не числилось. Спецслужбы, их психологи и антропологи, пытались понять, но пока не поняли. И вот книжка, где якобы духовник убеждает крупного чиновника остаться на своём месте и там приносить пользу людям. Заодно они беседуют о разных актуальных вопросах.
— А это реальный Ваш духовный сын или, как выражается моя мама, учительница литературы, «собирательный образ»? — напрямки спросила Прасковья.
— Абсолютно реальный, — ответил Валерий. — Мне даже пришлось изменить кое-какие политические и бытовые детали, чтобы он перестал быть узнаваемым. Ведь он остался не только в миру, но и на значительной государственной работе.
— Большое спасибо, отец Варфоломей! — поблагодарил Богдан. — Я очень тронут. Заглавие Вашей книги напомнило мне юность. В точности такие слова, только по-гречески, сказал мне когда-то мой собственный духовник. Я когда-то жил с родителями на Кипре, учился в православной школе и мечтал о монашестве. Но судьба распорядилась иначе.
— Значит, Вы имеете религиозное образование? — с интересом спросил Валерий, словно что-то прикидывая.
— Ну, это было давно, и образование моё — на самом начальном уровне, — ответил Богдан. — Хотя богословие меня всегда привлекало.
— Богдан, между прочим, знает арабский и читает Коран, — похвасталась Прасковья.
— Это замечательно! — похвалил Валерий, и, кажется, искренне похвалил.
Прасковья перелистала книгу.
«Молиться за людей — это труд! И кто знает, может быть, многие из скептиков и совопросников века сего, и даже хулителей монашества, всё ещё живы только потому, что где-то какие-то монахи о них молятся.
В монашество не прячутся, как в нору. В монашество карабкаются, как на скалу».
«Монашеская жизнь трудная — это всем известно, а что она самая высокая, самая чистая, самая прекрасная и даже самая легкая — что говорю легкая — неизъяснимо привлекающая, сладостнейшая, отрадная, светлая, радостью вечною сияющая — это малым известно. Но истина на стороне малых, а не многих. Потому Господь и сказал возлюбленным ученикам: не бойся, малое мое стадо! Яко изволи Бог даровать вам — что? — думаешь, отраду? богатство? наслаждение? Нет! — Царство!.. Царство это — Царство всех веков, перед которым все величайшие царства мира сего — дым, смрад! И в том-то Царстве света и веселия тебе уготовано, и всем возлюбившим Господа Иисуса, царское место», — писал преподобный Анатолий Оптинский (1855–1923).
Прасковья открыла последнюю страницу.
«Напомню завещание печальника земли русской преподобного отца нашего Сергия: “Уготовайте души свои не на покой и беспечалие, но на многие скорби и лишения”»,
— так заканчивалась книга. Многообещающее окончание.
— Я сегодня же внимательно прочту эту книгу, — проговорил Богдан задумчиво. — Мне, в самом деле, интересно.
— Мне это приятно, Богдан Борисович, — слегка наклонил голову Валерий. Забавно: чем более благочестивы были его манеры, тем меньше хотелось ей называть его про себя отцом Варфоломеем. — Приятно потому, что Вы — верующий человек, воцерковленный, — повторил Валерий.
Прасковье почему-то стало противно: «Воцерковленный — это что? Свечечки и просвирки?», но, естественно, промолчала. И словно отвечая на её мысль, Богдан проговорил:
— Вера формируется в раннем детстве. Кто не получил религиозного образования, церковной формации — редко становится верующим. Говорят, можно уверовать в зрелые годы, но мне кажется, это большая редкость. У атеиста совсем иная душевная структура. Для меня вера, связь с абсолютом — громадная поддержка. Без этой опоры очень трудно выдержать испытания, принять смерть. Но опять-таки вере, религии надо учить сызмальства. Это зависит в первую очередь от семьи, но и от школы, от Церкви.
Прасковья поразилась, как схватывает Богдан её мысли. Вероятно, их души настолько открыты друг другу, что и слова не нужны.
— Церковь у нас отделена от государства, — напомнил Валерий. — Пока. — Он учительно поднял палец. — Церковь и государство активно идут навстречу друг другу. У них общее дело — воспитание и духовное окормление народа. Так что мы, Богдан Борисович, с Прасковьей Павловной делаем одно общее дело, хотя она — человек абсолютно
