тут и английский текст есть, да ещё и шрифт стилизован под готику.
Богдан смотрел на неё расстроганно-печально.
— Согласись, в ваших биографиях есть кое-что общее, — погладила его Прасковья по руке. — Ты ведь тоже сам явился.
— Ну… чуть-чуть есть общее, — согласился Богдан. — Правда, есть… Недаром существует мнение, что имя влияет на судьбу человека. Вот, видимо, отсюда и сходство. Как знать, может и у меня впереди два года. Не так уж это мало, если вдуматься. Мы прожили с тобою неполные семь, и это было так чудесно, так долго…
— А где это — Кириней? — поспешно спросила Прасковья, хотя её это не слишком интересовало.
— Это северное побережье, сейчас турецкая часть. Не слишком далеко от того места, где мы с тобой бывали.
Наконец Прасковья собралась с духом.
— Чёртушка! — проговорила она, глядя в его голубые лучистые глаза. — У меня для тебя ещё один подарок. Впрочем, кто его знает, подарок это или не подарок… — Он продолжал смотреть на неё с печальной лаской, подперев щёку ладонью. Ей стало страшно. Вдруг не надо ему всё это? Он так устал, да и она устала, зачем новые хлопоты?
Ей показалось, что в глазах его мелькнула догадка. Что делать? Надо сказать.
— Богдан, я, похоже, беременна.
— Солнышко моё, — он взял её руку и потёрся об неё лицом. — Неужели правда? Ты не ошиблась? Ведь мы с тобой… всего один раз… Неужели тогда?
— Выходит, что тогда. Срок ещё микроскопический. Однако тест показал. У меня, действительно, небольшая температура, ты верно заметил. Это бывает в начале беременности, называется термотоксикоз, скоро пройдёт.
— Девочка моя, я так ошеломлён, что… я даже не знаю, что сказать, — он подвинул свой стул к её, обнял за плечи. — Неужели это возможно? Так страшно… за тебя… и за всё. Страшно тебя отпускать. Мы, конечно, должны жить вместе, но заниматься всем этим: объяснением с мужем, разводом и прочим — это тебе сейчас не по силам. Ведь как я понимаю, дело не только в муже… Не хватало тебе ещё дополнительной нагрузки. Давай сделаем так: отдохни, просто отдохни эти два дня, а потом… потом решим, что и как — ладно?
— Ну, конечно, — легко согласилась Прасковья. — Всё равно дело сделано, сама судьба распорядилась, чтоб мы были вместе.
— Господи, ведь мы такие старые… — Богдан слегка прикусил нижнюю губу, словно вспомнив что-то страшное. — Впрочем, мои родители родили меня тоже довольно поздно.
— Скажи, — спросила она неожиданно для самой себя, — а твои родители любили друг друга?
— Да, — ответил он уверенно, словно удивившись её вопросу.
— Ты мало мне о них рассказывал. Кое-что об отце, а о маме — почти ничего…
— Знаешь, я родителей немного побаивался, — улыбнулся он. — Любил, конечно, но побаивался. В них было что-то грозное, важное, мне хотелось подтянуться, быть лучше, достойнее. Ведь они меня оставили при себе, не отдали в чертовскую школу, значит, они были для меня не просто родителями, но и начальниками. Признаться, я не знаю, почему им позволили не отдавать меня в чертовскую школу, что вообще-то не принято. Думаю, оттого, что у обоих — независимо друг от друга — было высокое место в чертовской иерархии. У нас, чертей, ведь иерархическое общество, и каждый знает своё место в иерархии. Так вот у моих родителей было высокое место. Я их не просто любил как родителей, но и уважал как высших и заслуженных чертей. При этом помню свою детскую мысль: если у меня когда-нибудь родятся дети — буду с ними проще, ближе, чем мои родители со мной. А ещё родители мои были очень красивые, породистые, чистокровные черти, и это мне очень нравилось. Фотографии этого не отражают, — он, чуть улыбаясь, смотрел куда-то внутрь себя. — Отец был скорее интеллектуал, учёный, изобретатель, а мама — настоящая боевая чертовка. Диверсантка. Чертовски смелая. И чертовски красивая. В молодости лично участвовала в самых рискованных операциях, а потом — планировала операции, готовила боевых чертей. Родители поженились в ранней молодости, по выходе из школы, у них были два сына-двойняшки, они выросли и служили в самом элитном чертовском спецназе и погибли совсем молодыми, одновременно, до моего рождения. Я не встретился с ними в этом мире. После их смерти родили меня. Знаешь, когда я был на границе этого и того мира, а я там побывал, и даже дважды — мне кажется, я их видел. Крепкие, здоровые, красивые черти — я их узнал. Они пришли ко мне с той стороны — наверное, чтоб поддержать меня. Ну ладно, не буду тебя утомлять мракобесием, как выражалась моя тёща.
Я, как ты знаешь, получился ни то ни сё. Разве что научился плавать и стрелять довольно прилично. Но плавание не пригодилось, пострелять, правда, пришлось. Психически я больше похож на отца, некоторая техническая изобретательность у меня от него.
16
— Ты не рассказывал мне об этом… Вот, оказывается, почему у нас получились двойняшки, это, говорят, наследственное свойство.
— Наверное… — неопределённо протянул Богдан.
— Ты мне говорил, как звали твою маму, но я забыла; как-то необычно.
— Аглая Андреевна, если по-русски. Аглая это имя одной из трёх граций, означает это «блеск, красота, сияние» — вполне чертовское имя. Кажется, так звали одну из дочерей Зевса. Бабушка называла её на французский лад — Аглаэ. Одного из моих братьев звали Андреем — в честь деда по матери… Ты ещё не сходила к врачу, Парасенька? — вернул он её к сегодняшнему дню. — Пожалуйста, сделай все, какие ни есть, анализы — ладно? Мы ведь такие старые, а я ещё и очень потрёпан.
— Пока нет, анализы не делала. Через пару недель можно будет уже сделать УЗИ. Ну и анализы сдам.
— Господи, это какое-то чудо, — проговорил Богдан словно про себя. — Так должно было случиться… Наш третий…
— На самом деле, Богдан, — четвёртый, — сказала Прасковья и тут же пожалела, что сказала.
— Как? — он весь болезненно напрягся. — Это было… тогда? И ты?..
— Да, Богдан, тогда я тоже была беременной. И был мальчишка, чертёнок, УЗИ уже показало хвост и всё что положено. Но случился выкидыш на позднем сроке, сильное кровотечение. Я долго болела. До сих пор жалею того чертёнка. Ты, наверное, подумал, что я сделала аборт. Так вот этого не было, даже в мыслях не было. Я так и звала его про себя — Чертёнок. Думала: ты вернёшься — и назовёшь, как захочешь, а пока — Чертёнок.
— Бедная моя девочка, — Богдан напряжённо смотрел на неё, словно боясь дотронуться. — Сколько ты
