Книга Остров - Андрей Алексеевич Кокоулин

Хлопок двери обрубил звуки шагов, шелест одежды, обиженный, оправдывающийся голос Игоря: «Ну я же и так…». Сделалось тихо. Лаголев покрутил головой, прислушиваясь. Тикали часы. Шумела вода в трубах. Шумно задребезжал, завибрировал железными боками холодильник, словно разогреваясь перед схваткой.

Вот мы и остались одни.

— Вдвоем на одного — не по-мужски, — негромко повторил за сыном Лаголев.

Только вот Натка-то его мужиком как раз и не считает. Мужик — что? Мужик должен в первую очередь деньги в дом приносить. Мешками. Самосвалами. Вагонами. Чтобы хватало и на еду, и на кроссовки, и на отели с ресторанами. На красивую, яркую, совершенно пустую жизнь. На шубы, блин, и яхты.

Не окончательно разочаровалась…

— Я не умею — вагонами! — крикнул Лаголев.

От собственного крика, отразившегося от тесных стен и потолка, зазвенело в ушах. Нельзя же становиться чудовищем, подумал он. На черта мне тогда семья? Ни поддержки, ни отдыха, ни спокойствия. Давай, давай, давай, давай. Изо дня в день. Деньги, деньги, деньги.

Ладно, встряхнулся Лаголев, сморщившись. Посмотрим, кто кого.

Он встал, закрыл кухонную дверь, чтобы не мешала, подвинул стул. «ЗиЛ», казалось, наблюдал за этими действиями с недовольным ворчанием. Да, кстати. Лаголев опустился на колени и обесточил холодильник, выдернул вилку из низкой, выступающей из стены розетки. Не свернуть бы ее потом.

Лишенный электричества холодильник, содрогнувшись, умолк, но его холодное, настороженное молчание обмануть Лаголева не могло. Сражение намечалось не на жизнь, а на смерть. Хотя, конечно, смешно придавать рядовому перемещению бытовой техники эпический масштаб. И вообще представлять как битву. Он — человек. Холодильник — неодушевленный кусок железа, правда, и старше его по возрасту. Лет на пять где-то разминулись. Долгожитель. Неубиваемое советское качество.

Лаголев закатал рукава рубашки и попробовал сдвинуть исполина. Ни фига. Даже не шелохнулся, мерзавец. Прирос? Приварен? Присев, Лаголев попытался поддеть его снизу, но пальцы даже не нашли за что зацепиться, ножек, считай, и не было, а острые опасные кромки так и норовили расслоить кожу. От одной мысли о том, как заржавевшее железо может взрезать ему палец до кости, Лаголеву сделалось дурно.

Он выпрямился. Хорошо. Гонг. Первый раунд.

Что ж, приглядимся повнимательнее. Лаголев отступил, посмотрел в упор, зашел сбоку. В пространство между стеной и стенкой холодильника голова протиснулась едва-едва. Еще подоконник мешал, твердым углом напирая на поясницу. Нет, с этой стороны глухо. Удушающе мало места. Качнуть холодильник тоже не удалось.

Какого дьявола Натке вообще понадобилось двигать эту тварь? Ее, наверное, сорок лет никто не ворочал, не трогал. Она точно в пол корни пустила. И линолеум, похоже, под нее специально квадратиком вырезали. А сейчас вдруг — надо. Стул она там хочет! Стол — к окну, стул — в жопу мира!

Тут, блин, отбойным молотком работать надо!

Лаголев обнаружил, что уже хорошо вспотел, снял рубашку, остался в майке и тренировочных штанах. Ладно, как там в греко-римской? Он обнял «ЗиЛ». Пальцы, ладони заскользили. Лаголев запыхтел, орошая слюной стенку.

Холодильная туша стояла непоколебимо. Будто и не заметив его копошения. Хотя почему «будто»? Как Лаголев не напрягался, не расставлял ноги, не цеплялся за углы, в конце концов все равно сполз вниз.

Сердце побежало куда-то прочь, уши заложило от шумных, торопливых толчков крови. С минуту Лаголев ощущал вокруг себя ватную тишину, потом услышал свое дыхание, скрип тапка, насмешливое тиканье часов.

Ладно. Гонг. Раунд номер два тоже впустую.

А интересно. Он посидел на стуле, покрутил запястье, полез в холодильник за молоком. Уже цедя холодную белизну из стакана, вспомнил, что забыл облегчить себе работу. В нем — семьдесят килограммов живого веса, а в туше — все сто, одних продуктов, наверное, под десять-пятнадцать кило. Можно до морковкина заговенья пыхтеть и упираться.

За чем же дело стало?

Лаголев выложил яйца, пахучий салат из печенки в миске под крышкой, несколько банок с брусникой и смородиной, за которыми он ползал по лесу прошлой осенью. Не жрут же, ни сама Натка, ни сын. Для кого, спрашивается, собирал? А Натка настаивала: витамины, Игорю полезно. Оно, конечно, видно. Игорь без ума и от брусники, и от смородины, шарахается, как вампир от чеснока. Он выставил два пакета молока, вскрытый и нетронутый, кастрюльку с понедельничным, скисшим супом, банку шпрот, масленицу, блюдце с остатками сыра. Из бокового гнезда выковырял лимон и квелую, сморщенную, пустившую росток луковицу.

Все это скопилось на столе, создавая ощущение обильного застолья. Ну, праздник у нас. Холодильник передвигаем.

Дальше Лаголев взялся за морозильное отделение с его костями, фаршем, рыбой в пакете. Щучья голова с мертвым любопытством посмотрела на него из целлофана. Он скинул ее на подоконник — пусть в окно пялится, дура.

Ф-фух! Ножом Лаголев сбил наросшую снеговую шубу, что-то просыпал на пол, что-то донес до раковины. Подмел, подтер, остановился. Что ж, видимо, должно пойти полегче. Килограмм десять «ЗиЛ» точно сбросил его трудами.

Пальцы покраснели от холода. По белой майке расплылось мокрое пятно. Внутри дрогнуло: конечно, он все должен делать один. Без любви. Без понимания. А они — за кроссовочками. Как весело! И что, Натка наконец позволит ему спать в общей кровати? Допустит до супружеского тела? На, мол, кусни.

Думать об этом было больно. Лучше было не думать. Спрятать в себе.

Так, не думаем, третий подход. Лаголев обхватил холодильник и напрягся — одна рука на дверце, другая — на шершавом кожухе сзади. А-а-а! Поехали! На себя! Ему даже почудилось, что враг подался, еще немного, и его можно будет перекантовать в нужный Натке участок кухни. Это ведь На-атке в голову втемяшилось. Да-а-а. Он выдохнул. Кому ж еще? Кто у нас са-амый умный? Он задержал дыхание, выдирая «ЗиЛ» то ли из каких-то пазов, то ли из дырок в линолеуме, то ли из прикипевшей, намертво схватившейся краски. Девяно-о-осто килограмм!

Блин.

В самый напряженный момент тренировочные брюки треснули по шву на заднице. Нога поехала. Лаголев отцепился и обессиленно приземлился на пол. Бак пробит, хвост горит… Гадство какое. Помидоры из яичницы горечью встали в горле. Холодильник сдвинулся едва ли на сантиметр. Косенько сдвинулся. А может быть стоял так изначально. С чертова пятьдесят восьмого года.

— Я не могу! — крикнул Лаголев, сгибаясь.

Не могу.

Он лег на пол и постарался расслабить мышцы рук. С потолка свисала люстра. Пальцы казались чужими и неуклюжими. Натруженными. Какие-то крошки кололи затылок через волосы. И все же лежать было лучше, чем всем телом биться о дурацкий «ЗиЛ». Его еще и не ухватишь нормально.