И получается, что из всей толпы идти в ларёк придётся добровольцу. То есть тому, кто остался.
Серый поднялся, молча забрал со стола деньги.
* * *
Ночной поход в ларёк — это не поле перейти. В смысле — не жизнь прожить. Тут с умом надо и тоньше. Мягче, напевнее. А какой ум, когда в тебе триста грамм уже сидят и добавки просят? Одна напевность и остаётся. И вот идёшь ты такой весь напевный: море тебе по колено, лужи по грудь, в кармане денег — на водку и сигареты. И подъезд родной обнимает тебя как бетонные маточные трубы и готовится родить в тот дивный, новый мир, что притаился за железной дверью.
Ну, как — притаился… Он там раскинулся, как море широко. И пастью клацает. Но тебе же то море — по колено.
И ты, такой, дверью — шарах! И вываливаешься в новую жизнь. Ну, на этот момент новую. И понимаешь — о-па, а тут, в полном соответствии с тем самым мультиком, и темно, и страшно, и фонари не горят, а до ларька идти не через двор, а улицей, мимо двенадцатого дома и многоэтажки.
И море становится по щиколотку. Но тут триста из глубин организма спрашивают тебя: «Э, алё?! Мы чё тут, зря сидим в компании с этой юппей и этой варёной… Слышь, как тебя? Картошка?» А картошка такая: «Й-а бы па-а-апрасила! Ик. Я тут одна закуска и потому градус крала. Ну не шмагла, простите, граждане. Можно, я прилягу? Но только без рук, иначе, ик, выйду….»
И ты понимаешь — выйдёт. И суёшь руки поглубже в карманы — типа ты крутой и такой специальной походкой «а когда на море качка» фигачишь через двор на улицу. И тебе везёт: на улице никого, вообще пусто, прикинь? И ты радуешься — прёт, прёт ведь! И выходишь на перекресток и там все зашибись, и даже если народ какой-то попадается, то тоже так себе вареньице, левые чепушилы какие-то, тёханы с дяханами под ручку и бабьё стайкой. И все сильно торопятся, потому что суббота, вечер, почти ночь даже и, как поют по телику в КВНе, «улицы освещены улыбками питбулей», а вчера на Московской двоих зарезали, а в лесу возле Элеватора труп нашли, а в Чапаевском районе была перестрелка и Ленку Макарову — ну, племянницу Александры Николаевны из планового отдела, знаете же? — случайно ранило. Прямо вот сюда. И она теперь в больнице лежит, а лекарств там нет совсем и ей муж покупает и приносит. И следит, чтобы медсестры не украли, чтобы уколы при нем делали. А лекарства дорогие и он все из дома продал, даже ванну на металлолом, только старый диван оставил; и как они теперь жить будут, когда Лену выпишут — вообще непонятно.
И вот ты идёшь, плывёшь как полярное судно «Геркулес» капитана Русанова, сквозь льды и мглу, к заветной цели и постепенно дом родной становится все дальше, а ларёк — «ледяной горою айсберг из тумана вырастает», то есть — всё ближе. И все встречные-поперечные корабли и яхты как-то расползаются, исчезают, а тёмные личности у ларька, напротив, проявляются чётко и выпукло.
Надо сказать, что личности эти заводятся у всех ларьков как бы из ниоткуда, от сырости, от восточного ветра, от света лампочек над витриной или от дыма дешёвых сигарет.
Они бывают очень разные — ну типаж дяди Пети по кличке «Братан-дай-рубль-на-пиво-не-хватает» знают все; мрачный небритый мужик, пахнущий железной дорогой, пучащий жёлтый глаз и нависающий сбоку, тоже всем знаком, а вот бодренькие пацанчики на резиновых ногах, остромодрые, как таксы и безжалостные, как землеройки — это уже сложный случай.
А есть ведь и просто утырки из серии «Э-ты-чё-откуда-кого-знаешь?», и бухие уроды, бьющие в морду без разговоров, и странные личности с чем-то тяжёлым за пазухой.
И вся эта флора с фауной буйно колосится у мутных стёкол ларьков, за которыми среди попугайских этикеток водорослями зеленеют вожделенные бутылки, глянцево поблёскивают моллюсочной слизью пачки сигарет, что-то шуршит, звенит и гудит. Создаётся впечатление, что это аквариум наоборот — человек сидит внутри, отгородившись стёклами и для верности решёткой, а вокруг идёт таинственная, опасная и чужая жизнь, где все тот же жук ест траву, жука клювает птица и многочисленные хорьки пьют мозг из птичьей головы.
Пищевая цепочка.
Причём — это Малой первым заметил — утырков «Э-ты-чё-откуда-кого-знаешь?» с каждым днём всё меньше, а резиновоногих пацанчиков все больше. Они выскакивают из-за ларька, словно боги из машины греческого театра. В руках — старая рукавица или шерстяной носок с гантелей внутри. Бьют молча, стараются попасть сбоку в висок — бить сверху, особенно осенью и зимой, шапка мешает. Обмякшее тело обшаривают со скоростью и сноровкой морговских санитаров. Гребут все: снимают обувь, сдирают, выворачивая в процессе наизнанку, джинсы. Отрезают меховые воротники. И тут же исчезают стайкой коралловых рыбок, которых спугнула какая-нибудь барракуда.
Сосуществовать с пацанчиками нельзя, их можно либо избегать, либо стать одним из них.
Либо убивать.
Серый — не они. Поэтому он про себя молил всех богов о дяде Пете или привычных носоломанных корефанах «Э-ты-чё-откуда-кого-знаешь?» С ними все просто, да и Серый уже не особо юн, чтобы вступать в длительный «трёш-мёш» и выяснять — кто с какого района и кто кого там знает.
Он — старшак, он «не мотается». И все дела.
Ларёк все ближе. Живой, жёлтый свет течёт из окон. Ночь холодная и в воздухе клубится парок от дыхания личностей. Серому вроде свезло — ещё не очень поздно и к окошечку стоит небольшая очередь из вполне себе добропорядочных граждан — пьяного таксиста, двух шалав, подцепивших мужичка в пальто и резкого чувачка в куртке-«пилоте».
Впрочем, поймав его затравленный взгляд, Серый понял — обладатель «пилота» ощущает себя в этой среде обитания примерно как Серый и наверняка очень жалеет, что у него в кармане нет ствола, а на затылке — второй пары глаз.
Серый приблизился и пристроился за «пилотом». Тот громко выдохнул и слегка расслабился. В очереди у ларька никто никогда не спрашивает: «Вы последний? Я за вами» — это ж не овощной отдел в «Универсаме». Тут все чётко — вот твоё место, парень. Стой. Держи оборону. Профукал — отдыхай, очередь не для слабаков.
Так гласит закон ларька.
Серый переминался с ноги на ногу. Растворившаяся было в адреналине водка напомнила о себе — ей хотелось курить и орать: «Э, чё, уснули там? Давай быстрее!» и вожделеть ответа: «Быстро только кошки родятся» или, ещё лучше: «Чё, самый быстрый что ли? Ну иди сюда, попробуй…»
Давя водкины хотелки на корню, Серый почувствовал, что ему не очень хорошо. Какая-то часть его мозга пребывала в недоумении. И он это недоумение разделял. Мозг, он всегда такой. Думает частями. Одна давит водкины хотелки. Другая решает, где поссать: на улице или потерпеть до дома. Третья соображает, какую водку брать, чтобы на палёнку не нарваться. Четвертая… О, четвертая всегда занятая Клюквой. Глаза там, брови, взгляд сбоку, талия, ноги… Ну и другие части тела. Остальные сегменты мозга тоже чем-то заняты и один вот никак не давал Серому покоя: все баламутил, толкал изнутри, портил жизнь и карму тупым, но, в общем-то, резонным вопросом:
Где, блин, личности?
