— И у меня пятьсот, — ещё больше обрадовал Челло.
— Два пузыря, две банки тушёнки, хлеб, макароны, — подвёл итог Индус. — Кто пойдёт?
Серый усмехнулся:
— Кто денег не дал.
* * *
Бухали не спеша, под зажёванного Курта Кобейна. Закусывали, перебрасываясь короткими фразами. Серому нравилось вот так — без баб, без неизбежного «мерения пиписьками», без тупых «шуток юмора», без надрыва. И объем был самое оно, литр на четверых. И сегодня хорошо, и завтра башка разламываться не будет. Главное только — вовремя остановиться.
Когда отзвучали все традиционные тосты — «За нас с вами и хрен с ними», «За тех, кто в сапогах», «За пацанов на зоне», «За родителей» и прочее, и начали пить просто, без лишних слов, под неизменное: «Ну, давайте, пацаны», Серому подумалось, что на самом деле всё вот это вот ему уже не нужно.
Не в кайф.
А в кайф ему сейчас было бы оказаться на Ёриках, взять лопату и попробовать откопать ухо. Или люк. Или что там такое лежит. Он представил, как втыкает штык лопаты в землю, как привычно ноют стёртые руки, как косо светит в раскоп фонарь от будки. «Кстати, — подумал он, — в фонаре еще лампочку надо поменять».
Потом его мысли как-то сами собой перешли на Клюкву. На предстоящий «девичник» в «Шахерезаде». На будущую встречу. Серый представил, где она сейчас, с кем и что делает, и ему стало так плохо, что захотелось завыть, заорать, перевернуть стол, дать кому-нибудь, а лучше всем сразу, в морду…
— Да, Серый? — долетел до него голос Индуса.
— Да… — машинально кивнул он и тут же переспросил: — Чё «да»-то?
Все засмеялись.
— Ты где, братан? — дурашливо потряс Серого за плечо Индус. — Ты с нами вообще?
— Мы с ним разговариваем, а он… — Малой сунул в рот вилку макарон, с шумом втянул повисший «хвостик». — Серёг, ты отрубился уже, что ли? Мы только вторую начали.
— Это он мечтает про «девяносто девятую», — хохотнул Индус.
— И про ларёк, — подхватил Малой. — Про три!
Челло тоже не промолчал:
— Vanis animum pascit figmentis[22], — сказал он.
Серый скрипнул зубами, потянулся за бутылкой. Индус ничего не забыл. Да и остальные тоже.
— Я про Клюкву думаю, — обронил Серый.
Смешки стихли. Все были в курсе. Серый молча разлил. Индус взял рюмку.
— Ну, братан, за тебя. Пусть у тебя всё будет и тебе за это ничего не будет. А телку ты себе найдёшь ещё. Нормальную, а не эту…
Индус чокнулся с Малым, с Челло.
— А Клюква какая, не нормальная, что ли? — процедил Серый, не беря рюмки.
— А Клюква твоя, извини, конечно, но конченная…
— Рот закрой! — заорал Серый, не дав Индусу договорить. — Ты сам-то кто?!
Он поднялся, сверху вниз посмотрел на Индуса, на его кривую усмешечку, на подрагивающую в руке рюмку.
— Amor caecus[23], — пробормотал Челло, пытаясь разрядить обстановку.
— Ты тоже завали! — окрысился и на него Серый. — Чё, поговорить больше не о чем?! Как бабы на лавке…
— Это кто баба-то? — понизив голос, нехорошо спросил Индус и поставил рюмку. — Ты базар фильтруй!
— Э, пацаны! — тревожно заверещал Малой. — Хорош, ну вы чё? Сидели же нормально…
— Сам фильтруй, — ответил Индусу Серый.
Повисло тягостное молчание. Серый опять скрипнул зубами, встал и взял из шкафчика стакан. Не глядя на остальных, он налил себе больше половины, и, не чокаясь, выпил залпом.
— Вот это по-нашему! Вот это молодец, — саркастически произнёс Челло, взял бутылку, в которой осталось грамм двести, побултыхал. — Сразу видно — хороший человек. И о друзьях думает.
— Таких друзей… — буркнул Серый, жуя хлеб, — за хобот и в музей…
Индус внимательно посмотрел на Серого, опрокинул в рот свою рюмку, продышался.
— Что, братан, совсем прижало? — спросил он. — Не отпускает?
Серый молча помотал головой. Новый концерт «Нирваны» на кассете закончился, пошла «дописка» — лучшие песни.
Load up on guns and bring your friends, — запел Курт Кобейн, -
It's fun to lose and to pretend She's over bored and self assured Oh no, I know a dirty word Hello, hello, hello, how low? Hello, hello, hello![24]
Серый знал, о чем эта песня. Лёнька как-то перевела весь альбом. Кобейн призывал заряжать ружья и приглашать друзей, утверждая, что проигрывать и притворяться — это весело. Дальше речь шла о самоуверенной девушке, которой скучно, но одно грязное словечко — и все меняется…
«Одно грязное словечко, — подумал Серый. — Все бабы дуры. А я напился. Когда успел-то?»
Он обвёл взглядом комнату, лица о чем-то спорящих друзей.
Друзей?
Скорее это были коллеги «по работе под названием жизнь», как как-то сказал Челло.
— Не хватило, — долетел до Серого его собственный голос. — Нужна третья.
— Бабок же нет, — промямлил Малой.
— Есть ещё на one bottle, — Челло жестом Акопяна вытащил сложенные квадратиком купюры. — Неприкосновенный запас. Я «пласты» на прошлой неделе продал, старый добрый джаз.
— И кто пойдёт? — немедленно спросил Индус.
Конкретно так спросил, со значением. И посмотрел на всех. Ну, ещё бы — он-то уже ходил. Серый глянул в окно. Там стояла ночь. Как говорили в детском мультике: «Темно и страшно». А Индус ещё и с другого района. И если его тут, на «Пятнахе», поймают, то навешают по самые помидоры и на здоровье внимание не обратят. Потому что когда тебя тормозят четверо и у двоих в рукавах «монтажки», совершенно пофигу, какое там у тебя здоровье.
Пофигу от слова «вообще».
— Я пойду! — вдруг подскочил Малой, и в глазах его зажглись бенгальские огни.
И все сразу начали орать на него:
— Сиди!
— Куда тебе!
— Ты ваще дрищ…
Малой — не дрищ, он здоровый, но Серый знал: чуть что, и его гасанут первым. Заболтают — и вальнут. Поэтому Малой отпадает.
А Челло сполз внутрь себя. Это он умеет. Ну как улитка. Только что сидел человек, пыхтел, пальцем в ухе ковырялся — и вдруг оба-на — никого. Не, оболочка-то — вот она. Патлы висят, нос в красных прожилках несуществующих рек с несуществующей карты, губа слюнявая блестит в бороде. Но это просто видимость. Пшик-модерн. Ку-ку, мой мальчик! Ты где? В рифму чур не отвечать.
