увеличиваться и количество вопросов, на которые захотелось получить как можно более точные ответы. С изумлением отметил я, что постоянно приходится учиться новому отношению к жизни и приноравливаться к возрастным изменениям в самом себе, становясь, с каждым годом, всё старше моего японского предшественника по душе, ведь он ушёл из жизни в тридцать пять лет, и нужного мне теперь опыта старших возрастов не получил. Тогда, что вполне естественно и объяснимо, мне захотелось знать, могу ли я использовать бесценный опыт жизни за преодолённым тридцатипятилетним рубежом хоть кого-то из моих предшественников по душе?
В период работы над «бирманской» темой я понял, что накопил и располагаю теперь внутренней энергией, необходимой для пробивания незримой «изолирующей» перегородки между сознанием и подсознанием, причем, энергией, более значительной по объёму и мощности, чем, скажем, всего год назад. И я отважился на гораздо более глубокое проникновение в прошлое с целью, с пользой для себя, понять, в ком пребывала ныне моя душа ещё перед тем, как воплотилась в японце. При случае я старался проконтролировать себя и найти ответы на некоторые особенно важные для меня рабочие вопросы, очень откровенно беседуя с психологами, например, с симпатичной и импозантной дамой из Питера Кисельниковой. Моё психическое состояние никого не насторожило, и это меня всякий раз успокаивало. Но и полезного совета традиционные медики дать мне не смогли, потому что о восточной медицине слышали все, но не разбирался в ней и методах работы с психическими энергиями никто. Поехать в Азию я не мог.
Собственно, удалось получить информацию даже не о конкретном эпизоде, а воспринять, скорее, краткие общебиографические сведения тоже о мужчине, жившем, и довольно долго, в девятнадцатом веке.
Это был весьма образованный по тому времени турок, человек тонкий и ироничный, блестящий знаток и толкователь Корана. Тогда моя склонность к непреходящей иронии лично мне вполне объяснима. Благодаря знанию Корана и, наверное, совершённому хаджу в священную Мекку, «мой» турок иногда выступал в качестве своеобразного арбитра, но не в мелкобытовых распрях плебса, а, по желанию его высоких собеседников или заказчиков, при рассмотрении вопросов, если не фундаментальных, то весьма и весьма существенных. Не знаю, совершал ли хадж кто-нибудь из действовавших султанов или опасался оставить трон. Думаю, что совершал хадж вряд ли, и тогда важным оказывался разумный совет грамотного, побывавшего в Мекке.
К слову, получается, ныне моя душа третий раз кряду воплощается в мужском теле, если вести счёт от турка-мусульманина. Считается, что душа может воплощаться в телах одного и того же пола от трёх до семи раз кряду, не более. В телах какого пола, женского или мужского, воплощалась ныне моя душа до турка, определённо я пока не знаю. Мелькают изредка лишь какие-то трудноуловимые проблески. Стало быть, знать это мне ещё не время.
Представьте себе женщину, получившую душу, в прошлых рождениях принадлежавшую закалённым жизнью мужчинам. И теперь она вышла замуж за того, кого с первого мгновения стала опекать и им командовать. А муж оказался с душой, изнеженной пребыванием в женских телах, окружённых теплом, восхищением, любовью и заботой — готовый «подкаблучник», не правда ли? Кто из нас, европейцев, понимает хотя бы эту элементарщину? Но вернёмся к турку.
Я вижу оливково-коричневатое, с морщинами, худое, продолговатое лицо этого турка, седоватые брови, узкие, словно слегка вдавленные виски, полуприкрытые смуглыми тонкокожими веками тёмно-серые глаза с умной лукавинкой, маскирующей собой восточную вековечную печаль, выступающие скулы, тонкие губы и чуть одутловатые щёки, как если бы он постоянно, с детства слегка их надувал для игры на пронзительной азиатской дудке.
Он тоже мой душегенный родственник. Салям алейкум, аксакал. Ой, не уверен, что это по-турецки. Нет-нет, конечно, нет! Скорее, по-туркменски. Хотя и непонятно, почему вдруг из памяти, не медля ни секунды, выскочили среднеазиатские, а не какие-то другие приветственные слова. Как чёртик из шкатулки с шуточным секретом. Ах да, это же слова, знакомые из сказок про Ярты-Гулока, туркменского Мальчика-с-Пальчика. Слова родом из книжки моего очень далёкого детства.
Это сколько ж языков надо мне знать, чтобы разбираться со всеми моими душегенными предками?! Ну, хорошо-хорошо, из близкородственного уважения освою и поздороваюсь с моим «дедом» по душе (если «отцом» по душе считать лётчика-японца) и по-турецки: «Мэрхаба». Вежливо скажу, что рад его видеть: «Сизи гёрдюйюме сэвиндим». Спрошу, как он поживает и говорит ли он по-русски: «Насылсыныз? Сиз русча билийор мусунуз?», потому что по-турецки я, к сожалению, не разговариваю: «Бэн тюркчэ билмийорум».
Кажется, что он смотрит на меня с тщательно скрываемым недоверием и затаённой хитрецой, прямо как какой-то купец или торговец, которые даже и во сне остаются себе на уме. И сидит, помалкивает, смотрит то на меня, то, как бы чуть в сторонку, а сам привычно перебирает чётки.
Что, если он и впрямь был купцом? Познакомимся ближе. Накладываю его «нутро» на моё собственное и терпеливо, тщательно сравниваю, не считаясь с затратами дорогого времени.
«Мой» турок действительно был уважаемым и богатым человеком. Освоил не только купеческое дело. Он владел крупными ремесленными мастерскими, изготовлявшими, в том числе, оружие. Не знаю, унаследовал он их или же, вначале хорошо разбогатев на торговле, завёл уже потом собственное производство — построил либо купил. Я только остро почувствовал, что его оружие использовалось турецкими войсками, спагами и янычарами, против русской армии, освобождавшей братскую нам, славянам, Болгарию от османского владычества. Практические навыки управления крупными производствами и коллективами я получил от турка в готовом виде, и в жизни это мне счастливо пригодилось, но речь не обо мне.
Фабрикант оружия в Болгарии бывал по служебным и торговым делам неоднократно. А также в Албании, Македонии, Греции, Румынии, Армении, Грузии и странах Ближнего Востока. Естественно, привожу современные наименования посещавшихся моим предком стран. Он знал, как свои ладони, и всю Анатолию.
Турок имел богатый дом на европейском берегу Босфора в пригороде или предместье Истанбула. Понимаю теперь мою всегдашнюю тягу к великому городу и глубокое почитание его славы. А побывать бы, поглядеть по окрестностям, не сохранился ли где-то там «мой» родной дом? Это был, принятый, как и сейчас в Европе, загородный дом? Может, и могила моего предка по душе сбереглась. Возложить хотя бы цветы. То-то удивился бы какой-нибудь случайный наблюдатель из местных турок. Но вряд ли, да и как найти? Мусульмане памятников на могилки там не ставят, ровняют с землёй. Скорее всего, там всё заново застроено и многажды перестроено забывчивыми потомками, с горячностью стремящимися осваивать собственное бытие…
А были, разглядел в душе и знаю теперь,
