они тем не менее имели важное значение для духовной жизни в бадстове. Жизнь становилась более содержательной, если ты знал, что рядом с тобой находятся эти создания. Требуя еду, коровы начинали биться о балки, и люди вспоминали о нужде голодающих. Коровы иногда испускали тяжелые стоны и глубоко вздыхали. Это расширяло горизонты жизни, наводило на мысль, будто в мире дышит нечто большее. Когда наступало время вечерней дойки, коровы начинали мычать. Тогда человек знал, который час, если даже и не мог видеть звезды на затянутом облаками небе. Если человек не был чем-то сильно занят, он мог слышать, как коровы мочатся на пол. Звук этот несколько оживлял долгий зимний вечер. Иногда люди ощущали непонятное движение под лестничной площадкой или слышали какие-то странные звуки. Что это было? Издавали ли эти звуки коровы? Вполне возможно. Но это могло быть и чем-то другим. Чаще всего происхождение таких звуков оставалось неизвестным. Подобная неопределенность только усиливала напряжение на душе. В этом тоже состояло разнообразие.
По прошествии определенного времени после отела люди заводили разговоры о том, когда у буренок снова начнется течка. Как ожидалось, она вероятнее всего должна была произойти во время прилива с грядущим новолунием, а если этого не случалось, то люди говорили, что это будет в следующее полнолуние. А мы, хуторские ребята, начинали спрашивать друг друга: «Разве на вашем хуторе не началась течка у коров?» – и смотрели на луну, пытаясь определить, сколько осталось до полнолуния, хотя в случае новой луны гадать об этом смысла не было. В Сюдюрсвейте и стар и мал знал то, что не было известно науке, а именно что луна влияла на состояние домашнего скота и на многое другое в земной жизни.
Затем природа наконец-то брала свое в ново- или полнолуние – сначала медленно, но потом все с бóльшим и бóльшим размахом. Тогда находиться в бадстове было не очень приятно. Коровы бились о балки, мотали головами, стучали ногами о стойло и истошно ревели, завывая; завывания эти сливались в один длинный звук – совсем не тот, который издают коровы при приближающейся дойке или когда просят добавку еды. Казалось, начался пожар и коровы стоят на раскаленных углях. Им явно было очень плохо. Очевидно, что коровы не могут перебороть природные инстинкты, как это делают люди.
В эти дни на хуторах в Брейдабольсстадюре происходило много интересного для детей. В соседние с Хали хутора пришла весть о том, что у Поясницы началась течка, а на следующий день сообщили, что течка усилилась. Тогда люди начали гадать, приведут ли ее к быку или, наоборот, быка доставят к ней:
– Не пора ли привести быка в Хали?
– Что-то очень все это затянулось.
В конце концов все увидели, как от Хали в Брейдабольсстадюр спускался мужчина: «Не идет ли он за быком?» Спустя непродолжительное время двое мужчин повели быка с Брейдабольс-стадюра в Хали, а за ними семенил мальчик. Потом к процессии присоединились детишки с Герди, а ребята с Хали уже расположились на дорожке перед дверьми хлева.
Поясницу отвязали от стойла, а потом вывели из хлева, с мощеной дорожки в огород. Корова поприветствовала быка многозначительными звуками, тот ответил ей низким мычанием, а потом страстным ревом, в котором, впрочем, не было слышно глубоких любовных ноток. И вот Поясница была поставлена в нужную позу задом к дорожке. Мужчина держал недоуздок или что-то на него похожее, закрепленное на голове коровы, а другой мужчина стоял рядом с ней, выполняя роль помощника; ареной действий быка была дорожка. Если бык не был достаточно высоким, перед ним клали кучу седельных подкладок. Мы, дети, толпились поблизости: всем хотелось увидеть представление. Некоторые стояли с восточной стороны, на тропинке, другие – с западной, так, чтобы не загораживать друг другу зрелище.
Хорошо помню, как в Хали как-то раз привели быка; я расположился на дорожке. Поясница вела себя, как обычно, прилично и не обращала внимания на пристальные взоры зрителей, сосредоточившись на процессе получения удовольствия, да и быку тоже было все равно. Долго ждать представления приходилось редко. Бык, как правило, быстро понимал, для чего его привели на эту незнакомую дорожку. Он умело поднимался вверх, правда, немного неуверенно, но его детородный орган хорошо стоял. Поясница начинала испытывать удовольствие. Мы смотрели. Иногда бык заканчивал свое дело за один подход. Это было не очень интересно. Порой он делал несколько заходов, пока не наступал финал. Тогда было веселее. Но интереснее всего было, когда у быка не очень получалось. Помощник начинал гладить его по животу, и член быка снова вставал. Мы смотрели, не отрываясь, хорошо понимая, что происходит. Нам не нужно было рассказывать, что детей с небес приносит аист. Когда спаривалась Поясница, поглаживания были излишни, потому что это была красивая корова. Однако с ней все продолжалось очень недолго. Мы и опомниться не успевали, как процесс заканчивался, орган быка слабел, и жизнь опять возвращалась в обыденное русло. Помощник пощипывал корову по обе стороны от позвоночника, и она начинала изгибать нижнюю часть спины. Вполне вероятно, что она забеременеет. Иногда помощник наносил два-три удара по спине коровы, возможно, приговаривая: «Теленок в корову, подобру-поздорову!» А Бьёдн из Рейниведлира в таких случаях говорил: «Ну вот, теленок в корову, подобру-поздорову, четыре года за трешку!» Бьёдн также часто любил слегка поглаживать коров веткой по заднице, если ему начинало казаться, что те игнорировали время прилива. Бьёдн обладал магическими способностями, как и его брат Сигюрдюр в Грайн-Таунги.
Потом Поясницу вели в стойло, а быка в Брейдабольсстадюр – обходились без взаимных прощаний. И бык, и Поясница молчали. Бык уносился прочь, словно желая как можно скорее скрыться с глаз. И вот опять в бадстове в Хали начиналась спокойная пора. Эта короткая, бесчувственная вспышка любви между быком и коровой казалась мне просто спортом, я никогда не чувствовал в ней никакой страсти.
Гораздо интереснее была жизнь собак, лошадей, кошек и овец. Переехав в Рейкьявик, я понял, что она больше походила на жизнь людей.
Старик Песик принадлежал всем обитателям бадстовы. Ночами он спал над фасадной стеной бадстовы рядом с окном, а в ненастную погоду ему разрешалось находиться в теплом коридоре. Это был умный пес, веселый и наверняка ясновидящий. Я всегда его любил и хотел бы повстречаться с ним на том свете.
Из всех живых существ, обитающих в нашем доме, Песик больше всех интересовал меня. Он прекрасно видел в темноте. Иногда вечером он вскакивал и принимался громко лаять. В
