домашние животные. Когда я выгонял по утрам коров из хлева, выражение их глаз – совсем не дружелюбное – было таким, словно они могут видеть происходящее у них за спиной. Придя на пастбище, я замечал, что они прекращали жевать траву, поднимали головы и внимательно смотрели на меня. Мне казалось, что при этом они думали: «А не завалить ли нам этого недотепу?» Порой коровы становились в угрожающую позу, на мордах появлялось враждебное выражение, а мычание становилось похожим на ругательства. Бараны тоже злобно смотрели на человека, проходившего мимо них, даже в отдалении – причем еще в большей степени, чем коровы. Тогда как овцы, быстро взглянув, тут же снова принимались щипать траву, давая понять, что человек им неинтересен. Как я думаю, причина заключалась в том, что бараны умней, но в то же время опасней. Они часто ходили по двое или в большем количестве – и я не был от этого в восторге. Однажды я проходил мимо пасущихся баранов: они разом прекратили жевать и долго смотрели на меня, не спуская глаз. Я остановился и тоже начал смотреть на них. В конце концов они отошли подальше. Я с ранних лет был склонен к измерениям, и меня заинтересовало, с какого расстояния бараны смотрели на меня. Я осторожно прошагал этот отрезок вниз по склону. Расстояние составило порядка 70–80 моих саженей[44]. «Вот с такого расстояния бараны могут глазеть на тебя».
В душе коров происходило многое, что мне было совсем не понятным, но о чем я часто думал. Летом их после утренней дойки гнали на восток к горам. Мне часто поручали отводить коров на пастбище, дорога до которого занимала около восьми минут; иногда я шел с веткой в руках. По пути наши коровы встречали своих сородичей с Брейдабольс-стадюра и Герди и проводили вместе целый день: паслись под горой, иногда ложились отдохнуть, жевали жвачку, дремали, а потом опять шли пастись, после чего снова ложились на землю, жевали жвачку и дремали, и так далее.
Вот так коровы проводили время в середине дня. Затем они одна за другой галопом отправлялись на запад вдоль горы мимо наших хуторов, пока не попадали на луг Флетир на вершине холма Хельгходль, расположенного на значительном расстоянии от хуторов. Там они опять принимались пастись и отдыхать. Иногда коровы доходили до обрыва Бакки и далее до топей Лейрюр. С наступлением вечера, если их не застигала темнота, они возвращались домой. Вот такой распорядок, который никто не понимал, был у коров со времен, о которых помнят самые древние старики.
Во Флетире коровы часто встречали своих сородичей с Рейниведлира, и я думал, что они специально пришли на этот луг, чтобы узнать свежие новости, как и коровы с Рейниведлира с востока, ибо эти животные были крайне любопытными созданиями и могли переговариваться на своем коровьем языке. Они возбужденно приветствовали друг друга, переглядывались и начинали обмениваться новостями:
– Вы наелись? – спрашивали коровы с Рейниведлира.
– Нет, – отвечали их подруги с Брейдабольс-стадюра.
– Хорошо поесть клевера здесь вечерком, – продолжали коровы с Рейниведлира.
– Да, – слышалось от жительниц Брейдабольс-стадюра.
– Что нового происходит у вас на востоке? – интересовались коровы с Рейниведлира.
– Я перевернула головой кучу мокрого сена в Брейдабольсстадюре, когда выходила из хлева сегодня утром, – рассказывала одна из буренок.
– А я навалила хорошую кучу на дорогу, – сообщала корова с Герди.
– Я же ревела почти всю ночь. Меня раздражал чертенок, – говорила Пятнистая.
– Браво! – прокричали коровы с Рейниведлира.
– А на Рейниведлире что происходит? – спрашивали коровы с Брейдабольсстадюра.
– Та щеголиха с нижнего хутора сошлась с пареньком с Брейдабольсстадюра и не обращает внимания на своего соседа с верхнего хутора.
Когда Пятнистая услышала это, она набросилась на корову с Рейниведлира, сообщившую эту новость.
– Ты позоришь весь хутор в Хали, – сказала на это Поясница.
– В этом виноват чертенок, – ответила Пятнистая.
– Я все про это расскажу! – прокричала буренка по имени Крестовая с Герди.
– Я тебя забодаю! – пригрозила корова с Рейниведлира.
– А я нашлю на тебя черта! – заявила Пятнистая.
– Мне лучше промолчать, – промолвила Крестовая.
После этого все коровы, кроме Поясницы, сказали:
– Мы нападем на этого рыжеволосого парня с Хали, если его сегодня пошлют сюда.
На этом коровы вернулись к пощипыванию травки на поляне к востоку от холма Вирдингабали.
В повадках коров было много непонятного. Порой они спускались к Лагуне, рядом с которой долгое время валялись в грязи, оставаясь неподвижными, словно статуи. Это было ни с чем не сравнимое зрелище.
Судя по всему, в сфере, заповеданной им природой, они были охочи до новизны. Стоило им завидеть или хотя бы услышать незнакомого быка, как у них тотчас поднималось настроение. Как будто они слышали, как бык разговаривает по-иностранному, даже если он и скрывался за холмом. Коровы все прямо как-то воспаряли и голосили, тараща глаза. Они напоминали девушек, увидевших генеральский мундир новоиспеченного погубителя стран и народов. И не важно, что этот бык заявлялся к ним во время отлива или в то время года, когда коровы обычно уединяются от мира. Но они позволяли быку всего лишь поцеловать их, и не более – уж что было, то было.
Я как-то услышал от матери трогательный рассказ, который прекрасно иллюстрировал, насколько коровы бывают охочи до нового быка. Однажды вскоре после того, как мать поселилась в Хали, люди с хуторов в Брейдабольсстадюре услышали, как у пляжа неподалеку от хутора ревел кит-самец. Услышав его, коровы подняли головы и поскакали к берегу. «Это, видимо, новый бычок», – подумали они, несясь к Лагуне, прыгнули в воду к востоку от утеса Гердис-Таунги и пошли с мычанием вброд на рев незнакомца, находясь в возбуждении, словно им всем позарез понадобился бык, – такой чарующий магнетизм был в его мычании. Буренки продолжали идти, вода поднималась все выше и выше и уже доходила им до середины туловищ. Люди выбежали на луга и смотрели, затаив дыхание, на это зрелище, но ничего не могли поделать. Ведь коровам предстоит долго плыть, и неизвестно, останутся ли они в живых, а если и останутся, то наверняка этот ревущий дьявол заманит их прямо в море. Но прежде чем коровы пустились вплавь, кит перестал реветь. Тогда они остановились и начали прислушиваться; потом повернули обратно к берегу, разочарованные и пристыженные, после чего принялись бодаться на берегу Лагуны, словно обвиняя друг друга в том, что сами обманулись.
Этот случай запомнился надолго: кита считали колдуном, который затаился, чтобы приманить к себе коров.
Несмотря на такую непростую природу коров,
