class="p1">— Полные, с верхом. Я уж порядки-то знаю. А ты ружьем-то не баловала?
Дед подозрительно смотрит на меня и поспешно подхватывает берданку:
— Провозился тут с тобой. Ну, иди, иди, сирота.
На третий этаж с полными ведрами взобраться нелегко. Я оставляю одно ведро у лестницы, а другое переношу на несколько ступенек, потом спускаюсь за оставленным. И так до самого верха.
— Где тебя носило до такой поры? — шипит хозяйка.
Она впивается взглядом в подол моего платья. Если он замочен, меня ожидают подзатыльники.
— Не наготовишься на дармоедку одежи!
Хотя мое платье перешито из маминого, но тетка Груша почему-то считает его своим.
— Чего глаза вылупила? Беги за чаем!
Схватив тяжелый медный чайник, я, словно угорелая, мчусь на кухню. У большого, десятиведерного куба с кипятком уже очередь, крик и ругань. Несколько старух суетятся возле печей. Вкусно пахнет жареной картошкой. При виде румяной драчены у меня текут слюнки.
— Ленка, подожди!—останавливает меня Райка из соседней каморки. — Ты знаешь, сегодня будет затменье.
Я забываю про чайник. Струйка горячей воды брызнула на ногу, но я лишь морщусь от боли. Мне не привыкать.
— Солнце спрячется. Тятька сказал, оно опять взойдет. А вон бабка Настя говорит, что это конец света наступает. Так, говорит, в святом писании сказано. Срок подошел.
Только сейчас я замечаю собравшихся на широкой лавке старух. Все они в белых платках, в новых кофтах. Они шепчутся, вздыхают и часто крестятся. Около самой старой, согнутой в дугу бабки Насти, стоит дедка Степа. Она ему что-то говорит, а он, распахнув полушубок, добродушно балагурит и посмеивается. Я подхожу ближе.
— Ишь, чего повыдумали — светопреставление!.. Первый раз, что ли, это случается? Ну, велика беда, спрячется. Может, у солнышка-то глаза устали на вас смотреть и ему, поди, отдых требуется.
Дедка Степа задорно подмигивает старухам, а те, отплевываясь, сулят ему всякие беды.
Тетка Груша встречает меня грозным окриком и замахивается кулаком.
— Сегодня все помрем! — ошарашиваю я ее, увернувшись от тумака. — Затмение будет. Бабка Настя говорит, по святому писанию сегодня конец света придет. Ох, что творится на кухне! Что творится!..
Тетка Груша раскрывает рот и опускает руку.
— Сегодня все умрем! — не унимаюсь я.
Хозяйка убегает на базар, так и не дав мне подзатыльника.
Я хватаю на руки Польку и, забыв о строгом наказе не болтаться без дела, бегу на кухню. Старухи уже сгрудились перед окном. Райка дает мне закопченное стеклышко, и мы проталкиваемся вперед.
В осколок солнце кажется совсем-совсем бледным, тусклым и желтоватым пятном. Мне становится страшно. Чья-то коровенка мирно расхаживает по Николаевскому полю. Она, конечно, не знает, какая беда грозит ей через несколько минут.
— Начинается! Начинается! Вон, вон ползет! — кричит кто-то.
— Пронеси, господи!
— Санька! Санька! Да закрыл ли ты каморку-то? А то еще обворуют! — кричит бабка Настя.
В кухне поднимается гам. Он стихает, когда один крап солнца темнеет. Полька тянется к стеклышку, кричит, выгибаясь у меня на руках.
— Да уйми ты ее, ради бога! — сердито говорит одна из старух.
В кухне становится все темнее и темнее. Меня кто-то толкает в бок. Напуганная Полька вдруг взвизгивает, вывертывается из моих рук и падает. Ее плач слышится где-то под ногами.
— А! А!.. Задавили! Польку задавили! — завываю я, покрывая истошный рев Польки.
В кухне начинает светлеть. Полька барахтается около пузатой корчаги с помоями.
— Изувечила девку, — замечает бабка Настя.
У Польки багровые синяки на лице, большие шишки вздулись на голове. Я не знаю, что мне делать, и громко реву.
— Ничего с ней не будет, не голоси! — успокаивает меня прибежавшая тетка Аксинья. Она прикладывает пятаки к лицу Польки. — Убьет тебя теперь змеюга зубатая! — говорит она, вздыхая.
К обеду лицо Польки вздувается одним большим радужным волдырем. Со страхом я жду прихода хозяйки. Ясно, что на этот раз мне от нее крепко достанется...
Среди своих
Тяжелая чернота давит на затылок, лоб и виски. Страшно и больно шевельнуться. Во тьме ползут золотые пауки и тянут тонкую пряжу. И вот уже это не пауки, а Кланька... Она разматывает уток и жалуется: «Гнилой. Ужасти, как устала! Помоги, Ленка...» Протягивает шпульку, а сама отступает все дальше и дальше.
Вместо Кланьки откуда-то появляется мать с клубком кружев. «Размотай, Ленка!» И я разматываю. Кружева стелются бесконечной узорчатой дорожкой. Вот они уже устлали всю Глухаревку. Я выхожу на большак, мои руки устали, а мать все передает мне новые и новые мотки.
«Хватит, мама! Хватит!» — кричу я и открываю глаза.
— Очнулась, Аленушка! А уж я думала, что насмерть забила она тебя.
Надо мной склоняется красивое лицо Дуни Черной и рябое, но такое доброе — тетки Аксиньи. Что-то влажное 86
ложится на мои глаза, приятно холодит и успокаивает боль. И вновь наступает темнота. Когда прихожу в себя, в маленькой горнице тихо. На стене, оклеенной яркими обоями, — часы. Мерно качается маятник. В окно заглядывает порыжевший клен. Приподняв с подушки голову, я осматриваюсь.
Из угла, с постели, опершись на худой локоть, на меня огромными черными глазами смотрит с любопытством какая-то девчонка. Ее короткие волосы торчат ежиком, лоб перевязан белой тряпицей. Она шевелит распухшей верхней губой.
— Ты чья?
Девчонка не отвечает, она лишь передразнивает меня.
— Чего уставилась?
В комнату, постукивая палкой, входит бабушка Бойчиха:
— Очнулась, голубка? С кем же ты тут разговариваешь?
— Она чья, бабушка? — шепотом спрашиваю я.
По сморщенному доброму лицу бабушки Бойчихи разбегаются морщинки. Мне сразу делается весело. Теперь уж я без страха гляжу в зеркало. Провожу ладонью по голове. Вместо длинных кос — короткие жесткие колючки.
— Не кручинься, голубка, кудри отрастут. Были бы кости целые. Ты теперь у своих. Скоро Лизутка придет из школы. Эк Грушка тебя избила, непутевая башка! Думали, не отходим.
Бабушка Бойчиха поит меня теплым молоком, потом что-то рассказывает. Под ее тихий голос глаза мои вновь закрываются.
Просыпаюсь вечером. Передо мной сидит Лиза.
Я неуверенно протягиваю руку и дотрагиваюсь до ее колен. Все еще не веря, я тянусь к ее толстой светлой косе. .
— Тетя Дуня, она проснулась! — кричит Лиза радостным, звенящим голоском.
Лампа ярко освещает крохотную комнату. Около стола суетится Петька. Вихры спадают ему на лоб. Рядом с ним — Дуня
