Глава 1
Это было его привычным удовольствием: когда бетонная ограда неслась навстречу, заполняя лобовое стекло, он резко тормозил; машину кидало юзом, и, чуть завалившись на бок, она обессиленно замирала перед воротами. Но сегодня подвели отвыкшие от руля руки — «Волга» чиркнула крылом о сваю забора, содрав черную кожицу эмали, хрупнуло стекло фонаря, и дешевый кураж справедливо обернулся неприятностью.
День начинался неблагополучно. Утро выдалось темное, злое, с порывистым сырым ветром; на работу он приехал невыспавшийся, подавленный, мысленно живущий еще там — в экзотическом сне Индии.
Уже начинало светать, уже различался черный далекий лес на востоке, неровные пики елей… Накрапывал беспросветный октябрьский дождь. Поздняя московская осень… И трудно поверить, что еще вчера он бродил по выжженным солнцем аллеям Ред Форта, сидел в баре, подставляя опаленное зноем лицо под могильное дыхание кондиционера, а потом, выбравшись из живительного полумрака, вновь окунался в карнавал красок и звуков восточного города. Еще вчера, слоняясь в гвалте базара меж дощатых лотков, заваленных мохнатыми кокосами, полумесяцами бананов, глядя на блекло-коричневых кобр, покачивающихся под сипение флейт, он отказывался верить, что пройдут какие-то часы, он очутится в ином, заштрихованном дождем мире, и машина будет нести его по мокрому шоссе за город, к кучке сросшихся зданий, заслоненных чашами антенн, к НИИ. И часы истекли, и он снова здесь, и ветер не поднимает опахала пальм, а качает верхушки голых тополей, обрывает скукоженную листву, и не простирается над ним океан нежнейшей голубизны — серая, беспроглядная пелена висит над головой; и холодок, струящийся в окно и столь желанный тогда, так хочется заменить раскаленным воздухом Индии, столь желанным сейчас…
Стальная рука шлагбаума приподнялась в ленивом приветствии. Отъехала в сторону, громыхая железом, створка ворот… Прибыл.
На двери кабинета поблескивала черным стеклом и позолотой табличка: «Head of International Department».
Первый сюрприз. И не сказать чтобы приятный, хотя приладили эту штуковину по адресу и в надписи не ошиблись, разве что «department» — слишком громко для неофициального отдела со штатом в одну рабочую единицу; тут бы хватило скромненького «section», но дело не в тонкостях английского языка; вопрос: кто столь любезно подсуетился в его отсутствие и что за цель суеты? Впрочем, вопрос несложен. Лукьянов. Первый зам, наипервейший враг, а цель: приколотив стекляшку, посеять сомнение в умах — мол, кто же вы, Алексей Прошин? Шеф головной лаборатории или некоего символического отдела? Сквозь тактику легко угадывается стратегия: старый лис рвется к теплому месту. И ведь прорвешься когда-нибудь, Федор Константинович! Ты из мужиков терпеливых, крепколобых, умеющих высидеть, выждать и взять.
Ключ повернулся в замке, и по глазам резанула неуютная, музейная чистота кабинета. Подоконник — снежная белизна. Натертый паркет. Гладь письменного стола без единой пылинки. И моментально вспомнилась картина месячной давности: ворохи бумаг, замызганный пол, грязь, окурки…
Прошин довольно сощурился, вспомнив, как перед отъездом, оглядев весь этот развал, предложил заместителю второй ключ. Хитрость удалась: чистюля Лукьянов отлично заплатил за аренду кабинета.
В некотором раздумье побродив из угла в угол, он подошел к телефону, набрал номер диспетчерской.
— Начальника гаража. Зиновий? Салют, Алексей… Зайди, дело есть.
Рабочий день начался. В кубиках институтских корпусов дрожащим люминесцентным светом вспыхивали окна. Небо светлело, ночная его темь размывалась мглистой белесостью, и Прошин, тупо смотревший в окно, внезапно понял: в небе, пусть пасмурном и даже ночном, всегда живет голубизна… Подчас неуловимая, но всегда… И это открытие погрузило его в пустое, задумчивое оцепёнение, нарушенное стуком в дверь.
Глинский. В НИИ Сергей слыл первым красавцем. Синеглазый, с длинными черными волосами, изящный, он был красив той хрупкой, застенчивой красотой избалованного юноши, что сразу приковывает внимание женщин, а у мужчин вызывает презрение.
— Привет первой ласточке, — очнувшись, сказал Прошин.
— Местному ворону скорее… Это ты ласточка. Элегантен. Прилетел из теплых краев. Только к зиме как ни странно. Загорел…
— Сие не загар. — Прошин раскрыл портфель. — Я пожелтел от напряженного труда… Держи, — он протянул сверток. — Ты просил что-нибудь экстравагантное? Пожалуйста: шкура питона. Можешь повесить на стенку. Будет прекрасное пугало для клопов.
— Тут… новости кое-какие… — неуверенно начал Глинский. — Нам по приказу директора поручено разработать анализатор клеточных структур для института онкологии. Представитель их приезжал… Нужно сделать аппаратуру, фиксирующую локализацию опухоли и метастаз. Дают, короче, больному изотоп, и злокачественные клетки начинают накапливать его в большем количестве, чем здоровые. Такая идея.
— Оченно гуд! — Прошин резко встал, сунул руки в карманы и, покачиваясь, некоторое время глядел в окно.
Ветер мел дождевыми веерами по пятачку институтского дворика, осыпал моросью стекла, врезался в металлический створ ворот, жестяно ухающий от его ударов.
— А ты понимаешь, что значит — создать такой аппарат? — обернулся он к Глинскому. — Это пять лет, если ты гений и оптимист, и семь — если обычный, трезво мыслящий человек. Неужели нельзя было как-то отвертеться?
— Так. А что я мог? — Сергей сел в кресло. — Ну? Ты кого за себя оставил? Лукьянова. Кто в договоре расписывался? Он! А твой августейший папаша…
— Тихо! — Прошин швырнул на стол спичечный коробок. — Разговорился! А директор…
— А директор на мое предложение отложить вопрос до приезда Прошина ответил, что твой приезд ничего не решит.
— Ну а… Лукьянов как? — настороженно спросил Прошин. — Рад?
— Рад, — сухо сказал Глинский. — Все рады.
— Вот так, да? — наклонил голову Прошин. — А ты?
— Я? — Сергей отвернулся. — А мне, знаешь, тоже горевать не с чего. Потом… работа в самом деле стоящая, так что огорчаться и тебе не советую.
— Не советует! — Прошин развел руками. — Да мне же теперь неотлучно придется торчать в этой дыре, иначе узаконят должность начальника иностранного отдела, и лаборатория отойдет к Лукьянову.
— И пусть. Отдела тебе мало?
— Дурак ты… колючей проволокой штопанный! — Прошин закурил и зло забарабанил пальцами по столу. — С твоей философией я бы давно сидел в министерстве. Ты пойми: лаборатория — это хозяйство, ценности, перспективы диссертаций: у тебя — кандидатской, у меня — докторской. А в министерстве или на канцелярской должности в нашей конторе ты хоть и начальство, а своего у тебя — как у церковной крысы.
