Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 42
Несмотря на твердую решимость отказаться от любого места в Мюнхенском техническом университете, какое бы мне ни предложили, поскольку делить лавры со старательными рабочими лошадками от науки не хотелось, в Германию я ехал с тайным волнением. Все-таки встреча с коллегами, представителями одного из ведущих мировых научных центров, их одобрение, много значили для истосковавшегося по признанию одиночки. Однако Мюнхен обдал холодком, и, боюсь, обида, вызванная таким приемом, жива во мне до сих пор.
Я не обсуждал поездку с Тереховой – мы договорились, что мне не нужно ежемесячно оправдываться за расходование гранта, то есть отчет потребуется только по окончании значимой фазы работы. Поэтому я свободно распоряжался деньгами, на которые снял скромный номер в четырехзвездочной гостинице «Кортярд Мюних Гархинг» в двух шагах от Мюнхенской школы биоинжениринга. Едва покачиваясь в скоростном комфортном поезде, летящем над мягкими баварскими холмами, глядя то на аккуратные городишки с черепичными крышами, выглядывающие крепкими боровиками из-под зеленушки, то на господина в костюме, чье лицо, украшенное благородной резьбой морщин, было красиво освещено голубым светом ноутбука, я испытал настоящее блаженство. Жить в недрах такого покоя – неужели может быть что-то лучше для человека умственного труда?
Мои ощущения подтвердились, когда я приехал в городок Гархинг на берегу речки Изар с ее волнистыми, как и все тут, изгибами. Еще не заходя в гостиницу, я решил взглянуть на университет и был поражен: стеклянное невысокое здание с округлыми стенами идеально вписывалось в ландшафт, намекая на то, что гармония личной и научной жизни возможна, как и гармония человека и природы. В развитых странах работать уже давно принято без надрыва, не упираясь в бороду бога непокорной головой и не корпя червем в пыли разобранных картриджей. В здании было непозволительно светло, где-то раздавался чистый, как горный ручеек смех, и первое, что я увидел, был сам профессор Франц Пфайффер, скатившийся по одной из двух длинных тоннельных труб, спускавшихся с верхних этажей в самый центр просторного холла. Как ни в чем не бывало, он встал, отряхнулся и упорхнул в толпу студентов, облепивших стеклянную дверь в недра университета. Я прекрасно знал этого человека, он был одним из главных специалистов в области сверхточной рентгеновской томографии, мы с Маргаритой Ивановной переводили его труды, собственно, к нему я и приехал.
Все еще под впечатлением от встречи, я заселился в гостиницу, как бы продолжавшую тему научного ренессанса. Это было здание, выдержанное в очаровательном светло-бежевом хай-теке, с комнатой, отделанной деревом, письменным столом для работы и дубовой кроватью, над которой металлическая зеркальная панель с неизвестными научными формулами олицетворяла почтение к людям, отвечающим за прогресс.
На следующее утро, плотно позавтракав с фужером шампанского среди чинных платиновых голов, я отправился через дорогу, чтобы назначить встречу с профессором Пфайффером. С собой у меня были не только образцы собственных клеток, но и кое-какие чертежи.
Франц оказался чрезвычайно прост в общении, даже слишком для кумира, о встрече с которым я столько бредил. Мы пили кофе в университетской столовой, он куда-то бежал в своем нежно-салатовом заляпанном джемпере, согласившись уделить мне всего пятнадцать минут, и вот теперь, глотая американо и обсыпаясь крошками кукиса, быстро просматривал мои бумаги. «Зис из интрестинг, бат фор аз итс олреди комплитед стейдж, – произнес мой моложавый ровесник, улыбаясь беззаботной улыбкой счастливого состоявшегося человека. – Бат сэнк ю, энд иф ю вонт, ю куд джоин ауа тим, энд энтер ТУМ! Ду ю нид эни информэйшн он зэт?» – «Ноу», – сказал я, потому что прекрасно знал условия поступления, то есть многочисленные экзамены, которые надо сдать, чтобы быть абсорбированным их системой. «Гуд. – Пфайффер похлопал меня по плечу. – Май плэжа». Вот, собственно, и все. Я остался один среди толпы щебечущих индусских детей и тут увидел себя со стороны: мрачного русского в светлом плаще и шляпе, героя старого советского фильма про разведчиков. Быстро собрав чертежи, я отправился обратно в номер, где провел сутки и даже не вышел к завтраку.
«Для них это уже пройденный этап, – спорил я с Францем. – А то, что огромные успехи достигнуты фактически в домашних условиях, на старом оборудовании Ветеринарной академии, – разве это не имеет значения?!» Но больше всего я корил себя за то, что не осмелился рассказать о цели своего визита – необходимом мне аппарате Нано-КТ, без которого о копировании можно было забыть.
К середине следующего дня мне все-таки удалось выбраться из утешительных объятий кровати, чтобы пройтись по Гархингу. Пустой, скучный городок с гулкими улицами настороженно примолк, нарядно скурвился окошками, подведенными геранью и, перекидывая от одной штукатурки к другой, вежливо пропускал вперед непризнанного русского гения. Я зашел в бар, где был обманут видом красной физиономии, наслаждавшейся послеполуденным пивом за угловым столиком, и заказал шнапса с баварскими сосисками. Все еще испытывая иллюзию, что могу показаться со стороны довольно обаятельным в своем почтении к местным ритуалам, я пару раз улыбнулся добродушному бюргеру, но реакции не удостоился. Мужчина лет шестидесяти, плотный, высокий, в добротной куртке и клетчатой рубашке, продолжал сидеть перед своим драгоценным янтарным кубком и смотреть на меня. Не разглядывать и не поглядывать, а именно смотреть – как на вещь (в связи с чем не приходится удивляться, что отсюда, из этой сонной земли, вышло величайшее зло, утопившее в крови европейский континент: их имперское высокомерие никуда не девалось, а только спряталось и посматривает маленькими глазками на приезжих)!
Когда стемнело, я снова оказался под прозрачными стенами университета, который светился в ночи космическим кораблем, приземлившимся на некой идеальной планете. Погуляв по ухоженной территории, где протекала речка, как уже, кажется, было сказано, и росли плакучие березы, я твердо решил, что не уеду, пока не добьюсь своего: не получу модель для печати, не закончу эксперимент и не докажу Францу Пфайфферу, что он совершил величайшую ошибку, поговорив со мной, как с существом третьего сорта. Эту историческую клятву Михаил Гаркунов дал самому себе на левой скамейке, если стоять спиной ко входу в Мюнхенскую школу биоинжениринга.
Уже спустя полчаса в кафе Крейзи-Бин я подслушивал, как русский парень рассказывал по телефону о своих первых впечатлениях от уникального аппарата, позволявшего делать компьютерную томографию нанометрового разрешения. «Для подкрашивания тканей они используют эозин, мама, тот самый, который содержится в твоей розовой помаде…» Парня звали Леонид, он был студентом из Белоруссии, миниатюрным андрогином, саркастическим брюнетом. Если бы не его гомоэротические наклонности, не видать бы мне подробного 3D-изображения своего организма.
Мы провели несколько замечательных недель в Гархинге: плутали в кольцах южной европейской обсерватории, шатались по гравиевым дорожкам скучного прусского дворца Шлайсхайм, катались на лошадках в парке развлечений Эквилаланд и даже заскочили в Мюнхен, где выпили в пивной Гитлера и чуть не поцеловались. Леня писал магистерскую у Пфайффера, ему как раз нужны были образцы тканей для моделирования! Белорус называл меня старцем, задавал болезненные вопросы про личную жизнь и научные достижения. Вначале я отвечал серьезно, но под воздействием его подколок расслабился и однажды на вопрос, зачем мне все это, брякнул: «Хочу напечатать свою копию, чтобы от меня отстали». Леня подавил смешок, наморщил лоб и кивнул. Обнявшись перед отъездом, мы поклялись друг другу увидеться в Минске. «Но ты ведь не приедешь, старый говнюк». – «Может, и приеду…» – «Куда тебе».
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 42
