нервно сглотнул. Хрупкое сознание целителей уже не выдержало всех перипетий моей земной жизни? Они Стаса предупредили, чтобы он и себе укрытие искал? Или и у него что-то выторговать решили?
— И главное — она слушать никого не хочет, — продолжал кипятиться Стас. — Я уже кого только не подключал…
Ну-ну, ехидно подумал я, видно, тебе, Стас, куда большую цену заплатить придется за молчание целителей!
— … даже мелкого! — рыкнул он под конец.
Ход мыслей у меня дал сбой, вильнув в сторону, как машина по покрытом сплошным льдом участке дороги.
— Какого мелкого? — начал почему-то заикаться я.
— Твоего! — окончательно разъярился Стас. — Если ты сам ее инструктируешь, мне мог сообщить? Или мог ей дать мелкому ответить, чтобы он в истерике не бился?
Ход мыслей завертелся на том скользком участке, как бешеный.
— Кого я инструктирую? — спросил я заплетающимся языком, держа голову руками, чтобы ее центробежной силой на разнесло. — Кто Игорю должен отвечать? Кто в истерике?
— Ты издеваешься? — взревел Стас. — Татьяна! Будет! В истерике! Завтра! У нее наблюдатели начинаются!
Сумасшедшая пляска у меня в голове внезапно остановилась. Вынесло-таки с ледяного участка. Назад. Прямо к его началу.
Это что — я сегодня своей свободой, своими близкими, своим будущим рискнул только для того, чтобы еще и на Татьяне завтра следственный эксперимент ставили? Она же не выдержит! Я бы не выдержал! А теперь я у внештатников изворачивался, тайник сдал, здесь стену ковырял, на сканирование пошел — и все зря?
— Мне — она — ответит, — произнес я каждое слово по отдельности, хватая ртом воздух между ними. — Готовь — ее отправку — на землю.
— Ты не знал, что ли? — озадаченно сбавил тон Стас. — Чего тогда всех моих на ноги поднял?
Такими же короткими, отрывистыми фразами я рассказал ему о сканировании и договоре с целителями.
— Завтра. На землю. Обоих, — подхватил Стас мой тон. — Навечно!
Наверно, впервые за наше многолетнее знакомство я был полностью с ним согласен. Оставалось лишь сообщить Татьяне о нашей скорой встрече.
Разумеется, она мне ответила.
Разумеется, она согласилась, что ей нужно как можно скорее отправляться на землю.
Разумеется, она поняла, что до тех пор я просто не могу предпринимать никаких решительных шагов к своему освобождению.
Разумеется, она признала, что только запутала наше и так сложное положение своим ребяческим упрямством.
Разумеется, я потерял бдительность.
Услышав наконец ее голос, я потерял вообще всякую способность связно мыслить. Наконец-то я мог все ей объяснить!
Как мне хочется побыстрее вернуться с ней на землю — к Игорю, к нашей обычной жизни, к нормальной еде, наконец!
Как я готов терпеть это почти одиночное заключение, злорадство внештатников, извращенные шутки отцов-архангелов — пока она не окажется в безопасности.
Как я горжусь ее любознательностью и упорством в овладении ангельской наукой — и даже ее упрямством, с которым она стремиться идти, как всегда, своим путем.
Как я делаю все возможное, чтобы выбраться отсюда и помочь ей на этом пути — несмотря на полную неопределенность, что еще мне подстроят отцы-архангелы и как еще попытаются мне руки связать.
Когда она перебивала меня, я не вслушивался в слова — просто упивался ее голосом. Мягким, сочувственным, уступчивым — каким слышал его все последнее время в снах и мечтах…
Минуточку, когда это мои мечты безнаказанно сбывались? Вот зачем было отцов-архангелов поминать — накликал! Что она там говорила этим нежным, проникновенным тоном..?
Я не хочу освобождаться — смешно. Я стенку эту ежедневно взглядом сверлю, исключительно чтобы взгляд отточить? Ладно, шутники, не боитесь, что он убийственным станет?
Спасибо, не надо мне дополнительное пространство для маневра. Если за этой стенкой еще одна окажется, мне ее пробивать придется, либо стоя, как истукан, либо в пыли валяясь — шезлонг я точно в свою расщелину не протащу.
Что значит — нужно раньше было объяснить ей, что нам на землю нужно возвращаться? А я чем занимался все время, пока меня не задержали? И кто, спрашивается, помешал ей выслушать мои очередные объяснения, когда я почти добрался до нее в учебном центре? Это я, что ли, отложил наше возвращение на никому не ведомый срок?
Слава Всевышнему, дошло, что это она сама себе помешала! А я здесь причем? Почему она мне больше мешать не будет? Когда Татьяна начинает давать такие обещания — жди беды. Хватит, напомагала уже!
И кто вообще ей такие мысли внушил? Кто посмел ей хоть какие-то мысли внушать? Это — мое дело! У кого наглости хватило на мои святые, не побоюсь этого слова, обязанности покушаться в мое отсутствие?
Выяснить это я не успел — Татьяна, как всегда, ушла от ответа. В прямом смысле ушла — оборвав контакт и оставив меня в самом подходящем для сокрушения всех препятствий настроении.
Кроме одного. К утру стенка под моим напором на добрые полметра во все стороны трещинами пошла, но сокрушаться категорически отказывалась. Как и сознание — концентрироваться. Оно металось от одной микроскопической трещины к другой без какого-либо видимого результата, а на заднем плане бесновались, перекрикивая друг друга, все те же мои оставшиеся без ответа вопросы.
Я был почти уверен, что за переменой в Татьяне стоят отцы-архангелы. Точно уловили мою мысль превратить трагедию в боевик и готовят мне неожиданную развязку. В самом деле, зачем неустрашимому герою ловушки подстраивать, когда он их все равно одну за другой обходит — если можно его в конце марафона главной награды лишить?
Счастливые концы только у людей бывают, а бессмертным ангелам положено только вечно и неустанно трудиться. На общее, а не личное благо. А погнавшимся за последним нужно недвусмысленно указать на его иллюзорность в родных пенатах.
Святые отцы-архангелы, да я разве претендую? В смысле, на личное благо именно в родных пенатах. На землю отпустите! Чтобы мы с Татьяной вам тут идиллическую картину не портили.
Ради пробы я изо всех сил навалился на стену. Никакого результата. Ау, я же только что еще одну сокровенную мечту сформулировал! Может, не надо их выборочно во внимание принимать? Или мне завтра оргвыводов ждать? Вот сорвется Татьяна у наблюдателей, и буду я вечно свою сокровенную мечту лелеять…
Я прождал их реакции весь следующий день. За очередной порцией откровений ко мне никто не пришел, но и со стеной я почти не продвинулся — постоянно прислушиваясь, не начнет ли дверь скрежетать, и раз за разом уверяя себя, что если бы непоправимое все же случилось, за мной бы уже пришли. Или Стас бы
