В автобусе по пути из школы дедушка трясет учебником естествознания. У него, похоже, кончилась чистая одежда, потому что сегодня на нем рубашка из маминого мюзикла «Волосы», она вся в радужных спиралях и напоминает мне о Лилее.
— Ага, — натянуто улыбаясь, отзываюсь я.
Дома дедушка направляется на кухню перекусить, но у меня нет аппетита. В животе творится что-то странное, и я иду в свою комнату прилечь. В голове все время вертятся мумии. Какая жуть: мертвецы в ожидании новой жизни! Может, не зря в ужастиках их изображают чудовищами.
Я окидываю комнату взглядом, и то, что я вижу, заставляет меня усомниться во всем. Отпечатки ладоней на стенах: теперь, с открытием T.melvinus'а, будут ли людские ладони по мере взросления уменьшаться? Розовый бантик от подарка Раджа на комоде: будут ли люди, молодея с каждым годом, зажигать все меньше свечей на торте? Я чувствую себя как Галилей: вся моя вселенная внезапно перевернулась с ног на голову.
Неожиданно для самой себя я сажусь за компьютер и набираю в поиске «атомная бомба» и «Оппенгеймер». Мне внезапно хочется узнать про после. Что случилось после того, как на Японию сбросили бомбы?
На экране мелькают фотографии. Развалины домов. Дым. Рыдающие дети.
В статье написано, что никто точно не знает, сколько людей погибло при бомбежках. По некоторым оценкам, количество погибших составило 185 тысяч человек. Я разбираюсь в математике. Я пытаюсь представить себе это число так, чтобы его можно было понять. В нашей школе учится девятьсот детей, значит, это все равно что двести школ, полных мертвых учеников.
Таких, как Радж. И Момо. И Брианна.
И это еще не считая всех остальных: секретарши, уборщицы, учителей. Мистера Бекона с его забавными галстуками.
У меня кружится голова.
Что, если это случится снова? Как сказал мистер Бекон, джинн выпущен из бутылки. У меня в голове оглушительно, словно тысяча взрывающихся бомб, грохочут слова Оппенгеймера:
«Мы знали, что мир уже не будет прежним».
* * *
Дедушка сидит за кухонной стойкой с ноутбуком, жует буррито и попивает чай.
Я не в силах сдержаться:
— Что там будет написано?
— О чем ты?
— Про нас. В учебниках. Что там будет написано?
Дедушка непонимающе смотрит на меня.
— Что Мелвин Сагарски и Элли Круз изменили мир? Или что мы его погубили?
— Погубили? Мы спасаем людей от старости! Как от полиомиелита!
— Но старость и полиомиелит — разные вещи, — возражаю я.
Дедушка недоуменно кивает головой:
— Какая муха тебя укусила? Это наука! Так делаются открытия!
— Я верю в науку! Но что, если это плохая идея? Что, если мы никакой не Солк? Что, если мы — Оппенгеймер? Что, если T.melvinus — это бомба?!
— Глупости! — отмахивается дедушка и поворачивается обратно к компьютеру.
— Ты нравишься Брианне! — выпаливаю я.
Дедушка озадаченно оборачивается:
— Кто такая Брианна?
— Моя подруга! Бывшая подруга. Я ее больше не узнаю, но это не важно. Она хочет с тобой встречаться!
— Я вдовец. Свидания меня не интересуют.
Дедушка не понимает. Он — как Мария Кюри с ее радиацией. Он не видит, что его открытие погубит все.
— Ты… Ты как мумия! Вернувшаяся к жизни! — говорю я.
— Ты совсем запуталась, — вздыхает дедушка.
Он говорит со мной, как с маленьким ребенком, закатившим истерику.
Я смотрю на радужную майку дедушки и внезапно понимаю, чему Лилея пыталась научить нас своим подарком. Конец — это печально. Как смерть рыбки, бабушкины тапочки, мы с Брианной. Но начало — это захватывающе. Как талант, который вдруг открываешь в себе, или как новые друзья. Радж.
— Это цикл жизни, — вспоминаю я слова Лилеи. — Жизнь должна двигаться вперед, а не назад.
— Разве кто-то хочет двигаться вперед? Я — нет.
Мысли вихрем кружатся у меня в голове, и я думаю о том, каково это — стоять на месте. Как моя мама. Она боится вновь совершить ошибку, хотя всем ясно, что Бен — это тот самый кусочек пазла, которого ей недоставало.
— А как же твой закон движения? — спрашиваю я. — Тот, кто перестает двигаться, застревает на месте! Как мама с Беном!
— Она могла бы найти себе и получше, — отвечает дедушка, будто не понимая, что я хочу сказать на самом деле.
— Что, если мы зашли слишком далеко? Что, если мы погубим весь мир?
— Какие страсти! Ты вся в маму.
— А что будет с мусорными баками?
— Я выставлю их на улицу вечером.
— Что мы будем делать? Когда все старики опять помолодеют, кто будет за главного? Кто будет решать, когда нужно выносить на улицу мусорные баки и включать отопление? Кто будет за старшего?
На мгновение кажется, что дедушка застигнут врасплох моим вопросом, будто ему это не приходило в голову. Потом его взгляд становится ледяным.
— Тебе не понять. Тебе не пришлось через все это пройти, — говорит он.
Слова слетают у меня с языка прежде, чем я могу остановиться:
— Но я хочу через это пройти! — И я умоляюще смотрю на дедушку. — Неужели взросление, старение — жизнь! — так уж ужасны?
Его взгляд замирает на мне, словно он видит меня впервые.
Я вдыхаю полной грудью и вспоминаю, что чувствовала, танцуя в том темном зале и всем телом ощущая ритм музыки: что вот-вот случится нечто — неизвестно что, — и я хочу испытать это вновь.
— Я хочу знать, каково это, — шепчу я. — Мне всего двенадцать.
Хлопает дверь в гараж. На кухню заходит мама с пакетами в руках.
— Я принесла китайскую еду, — с улыбкой объявляет она. — И да, папа, я взяла тебе курицу с грибами и добавку соуса.
Дедушка смотрит на пакеты, потом на меня.
— Я не голоден, — говорит он и выходит из кухни.
Мама поворачивается ко мне:
— Наверное, все когда-нибудь случается в первый раз.
