Он и застрял на Корфу потому, что не представлял, как дальше быть: ждать Марию со дня на день или на время вспомнить о делах, но если так – то на какое время?.. Шли дни, Мария разговор сама не начинала, пришлось начать Тихонину, и он завел его издалека. Дела зовут его в Стамбул, потом в Россию, после в Киев, не исключен далекий перелет в Торонто, хотя Торонто под вопросом, и, возможно, до Торонто дойдет дело лишь зимой, под старый Новый год. «…Но как мне тяжело предположить, – пусть это только лишь предположение! – что после стольких лет разлуки мы и двадцать первый год двадцать первого века встретим порознь! А ты молчишь. Наверное, сама еще не все про себя знаешь. Но все же, как узнаешь, дай мне знать, пожалуйста, когда я наконец смогу тебя ввести в наши, с позволения сказать, чертоги».
«Тихоня! – был ответ. – Все сходится у нас удачно, и это очень хорошо, что у тебя дела в Стамбуле. Мне как раз нужно в Турцию, а именно в Трою. План таков: я очень скоро, в сентябре, пошлю тебе благую весть: “Встречай!” Ты меня встретишь в Стамбуле, и мы с тобою для начала вместе поедем в Трою. Твоя забота – проложить маршрут. С учетом, что я в Турции еще ни разу не бывала и многое хотела бы увидеть. Потом вези меня на Корфу и, так и быть, вводи в чертог. Я предвкушаю, мой Тихоня».
Тихонин сразу же отправился в Стамбул, где две недели предавался ожиданию. Как у него и раньше повелось, он жил там в Кадыкёе у Омера, одного из наших, оптового поставщика природных афродизиаков, сухофруктов и приправ на Гранд-базар и тонкого ценителя искусства каллиграфии. О делах Тихонина в Стамбуле мы не знаем толком ничего (Омер о них молчит) и обладаем лишь отрывочными сведениями о том, как он однажды поехал по неведомому делу на своей «тойоте» в Тузлу. То дело было вечером. Как нам Омер рассказывал потом, Тихонин, изнуренный предвкушениями и тревогой, от которых не спасала даже каллиграфия, вдруг пустился с ним, Омером, в такие откровенности, какие нам Омер не решился пересказывать – лишь утверждал, что каждый раз, когда Тихонин был готов разрыдаться, он, то есть Омер, подносил ему в горсти к ноздрям какую-то особенную смесь приправ, чтобы Тихонин, ими подышав, мог успокоиться. Мы не поверили Омеру, что Тихонин был способен на рыдание, но в остальном у нас сомнений нет.
Выпив на пару с Омером неустановленный объем неразбавленной ракы, Тихонин вспомнил о каком-то своем деле в Тузле и, не вняв дружеским предостережениям, сел в свою «тойоту», в пути превысил скорость даже выше превышений, увы, привычных для турецких трасс, – и не остановился по требованию патруля. Была погоня; он пытался оторваться… Когда полицейская стая со вспышками мигалок и зудящим скулежом сирен все же загнала его в тупик на самой дальней окраине Тузлы, Тихонин, полулежа на капоте, встретил загонщиков своих недоуменной жалобой: «Вот что может сделать с человеком всего один стаканчик яблочного чая!» По преданию, он это произнес, как было положено тогда – то есть не снимая медицинской маски… Его всю ночь продержали в участке – и отпустили по звонку какого-то из наших, вручив повестку в суд и до судебного решения забрав машину и права.
Вот-вот должна была прибыть Мария, и Омер нанял адвоката, сумевшего добиться, чтобы заседание суда было отложено на месяц. Тихонину пришлось со всей осторожностью и тактом, на которые он был способен, намекнуть Марии, чтобы она, когда приедет, не забыла захватить с собой водительские права. Как мы уже знаем, Мария не забыла.
Напомним: …сентября 2020 года после трехчасового ожидания в новом аэропорту Стамбула Тихонин, наконец, Марию встретил.
Они арендовали, как мы помним, автомобиль «рено-меган» в отеле «Хилтон» – там располагается прокат, где у Тихонина друзья и скидка. Марии пришлось сесть за руль, они прибыли в Султанахмет и поселились в одном маленьком отеле, который издавна был на примете у Тихонина. После ритуальной короткой прогулки по вечернему Стамбулу и ужина на крыше ресторана с видом сразу на Софию и на купол Голубой мечети Тихонин и Мария вернулись в свой отель и впервые за неполных сорок лет заперлись наедине.
Никто из нас там свечку не держал. Стояла ночь, и окна были наглухо зашторены, но как все было и что там у них происходило, каждый вправе вообразить в меру своей мечтательности, завистливости и, очень даже может быть, испорченности. Задолго до рассвета в номере зажегся тихий свет, и Мария сказала:
– Это было хорошо. Здравствуй, милый.
Тихонин, отчего-то испугавшись услышать звуки собственного голоса, ни слова не сказал в ответ, но лишь надолго задержал в себе глубокий вдох. А выдохнув, услышал, как Мария легко встает с постели, подходит к двери на веранду и, прежде чем раздвинуть шторы, просит:
– Теперь потуши свет: я не хочу, чтобы весь Стамбул проснулся и на нас глазел.
И Тихонин погасил ночник.
…Они сидели голые друг против друга в креслах на балконе, вдыхая легкий ветер, почти не различая очертания друг друга в темноте, высматривая редкие огни неспящих окон вдалеке и мерцающие, разбросанные в ночи огни судов, замерших на рейде Мраморного моря.
– Теперь скажи, – внезапно прозвучал во тьме голос Марии, которая решила вслух продолжить до того безмолвный разговор. – Скажи мне, почему ты этого со мной не сделал раньше.
– Когда? – испуганно спросил Тихонин.
– Более глупого вопроса в жизни я не слышала, – беззлобно и без горечи ответила Мария. – Когда? Когда-нибудь тогда; когда угодно… Когда я через всю страну приехала к тебе в колонию, к примеру… Мы – да: мы были несовершеннолетними в общепринятом смысле, но та старуха в вязаном берете…
– Черемных!..
– Старуха Черемных в вязаном берете поверх бигудей – она пустила в дом, потом ушла, оставив нас одних специально; нам же не мешал никто!
– Прости.
– За что? При чем тут это? Я не о том сейчас, я о другом. О том, сколько всего упущено.
– Мы наверстаем, – осторожно произнес Тихонин и попытался улыбнуться в темноте.
– Обещаешь? – Мария помолчала, прислушиваясь к быстрой тени птицы, порхнувшей мимо. – И все-таки, – продолжила она, – ты часто приезжал ко мне в Свердловск из Оренбурга?
– Три раза… Нет, постой: четыре.
– Четыре раза – и ни разу!.. У тебя совесть есть?
– Я тогда о совести не думал, – сказал Тихонин, – я слишком волновался. Я был робок.
– Ты был трус, – поправила Мария. – Ну, а в мечети? Ты вспомни ночь в Узбекистане – как мы спали на полу бывшей мечети, но каждый в своем спальнике. Холод был собачий, и никто не пришел ко мне в спальник…
– Бывших мечетей не бывает; как же было можно?.. – неуверенно сказал Тихонин. – Наверное, я так чувствовал тогда, даже если и не думал…
– Ладно, не будем о тех чувствах, – перебила Мария с досадой. – Лучше вспомни, как нам не спалось перед рассветом и мы вытащили спальники на улицу или во двор – и там из них глазели на азиатские звезды… Как звали ту звезду, которой я подмигивала?
Тихонин ненароком поглядел в ночное небо. Звезды были те же.
– Альгениб, – охотно вспомнил или увидел он.
Весь следующий день прошел в Стамбуле – за годы встреч с ним и привыкания к нему Тихонин научился понимать его, потом привык во время всех своих прогулок, одиноких, но и будто бы с Марией, – одаривать ее своим переживанием Стамбула. Теперь же он делился
