Раскинет широко над степью бронзово-загорелые руки-ветви и ловит широкими ладонями солнце, прикрывая от палящих его лучей землю, травы степные и уставшего путника.
И летом и зимой жаром пышет бронзово-золотистый ствол сосны, высоко к небу взметнув зеленое облако хвои. И не диво, что и зимой и летом немало певцов, пернатых, ее воспевает. А стройные сосны, замерев, благодарно слушают их, ни одна не шевельнет иголочкой, не зашуршит шелушинкой золотого ствола.
Испокон веков из сосны да ели строились на Руси крестьянские избы и амбары, мосты и бани, княжеские хоромы и культовые постройки. Сосновый сруб звенит как колокол, звенит отголоском того эха, что когда-то, перекликаясь и замирая, звучало в сосновом бору. И смолистый дух в них долго держится, напоминая о лесе, сохраняя чистоту воздуха.
Но сосновый бор и сам по себе санаторий. Потому и лечебницы, и дома отдыха строят в сосновых борах, где чистота воздуха и его ни с чем не сравнимый аромат обязаны душистому соку — сосновой смоле, выделяющей фитонциды.
Люди давно научились собирать «живицу» — смолянодушистый сосновый сок, из которого добывают скипидар и канифоль. Из канифоли — нафталин и сургуч, лак и кислоты.
А если уж спилят гордое дерево, из него уже тысячи ценностей, и величайшая из них — бумага.
Там, где не высятся сосны и нет березовых колков, и не выросли даже осинки, по берегам рек, ручьев да болотин пышно и дружно растут самые разные ивы. Много их «расселилось» на Южном Урале и в Зауралье вокруг сел больших и совсем малых деревень. От крепких и мощных ракит, вдоль старинных дорог растущих, до самых малых — «корзиночных» ив, что расселись, словно копешки свежего сена, на влажных лугах.
И вот что чудесного в наших ивах, разбежавшихся по низинам от гор уральских и по Зауралью,— так это огромное их разнообразие. Ни в одном языке не дано этому дереву столько названий, как в русском, и даже названий, может быть, больше, чем разновидностей ив.
Самая рослая и самая крепкая ива — это ракита, растущая по берегам рек и ручьев, и, как говорят в народе, в корнях ее водятся раки. Потому будто и называется она ракитой. А ракиту, растущую вдоль дорог, в селах и городах, давно называли ветлой. От старинных слов «ветлый», «ветливый», приветливый значит. Она и встречала, приветливо выходя за деревню, она и провожала далеко за околицу деревенскую.
Иву же, из которой делали лапти-«бродни» расхожие да рабочие, приберегая хорошие липовые, называли в народе брединой, от слова «брод» — след, который оставляли ранним утром крестьяне на росистой траве в сенокосную пору.
Казаки южноуральские, правда, лаптей не носили, но были здесь и люди сезонные «из губерний расейских».
Ива с длинными, прямыми да гладкими прутьями, годная для плетения корзин, так и называется «корзиночной», а хрупкая да корявая с крупным листом, которой любят полакомиться козы,— «козьей».
А самое многочисленное и вездесущее семейство ивы — тальники, заливаемые талыми водами. Есть у них еще и вторые имена, которые они носят по цвету коры и по самой древесине. И, если снять кору и тальник останется белым,— это белотал, пожелтеет — желтотал, посинеет — синетал, а зарумянится, порозовеет — краснотал.
Есть еще ивы, которые мы называем вербами. Медовожелтые пушистые их комочки самыми первыми весной оживут среди всех ив и тальников, разливая в чистом весеннем воздухе сладко-медовый свой аромат, привлекая первых пчел, ос и бабочек. И трудно порой разобраться, чего больше тут: насекомых или вербных пушистых сережек.
Потому-то в безлесых местах только ивы, ракиты, вербы да тальники разноцветные и радуют глаз. Они — и «бор», они — и «тайга», они — и «колки березовые». Потому и называют их там ласково «ивушкой», «талинкой», «вербочкой». И берегут, любуясь ими, и радуясь им каждой весной, и в песнях воспевают.
А они в долгу у людей не бывают. Крепко вцепятся корнями в берега рек и ручьев, не давая им осыпаться, фильтруя корнями цветущую воду в разгаре лета, очищая ее, освежая. И мы им за то благодарны.
Когда же нет ивняка у ручья или у речки, ольха его заменяет, встав высокой да стройной рощицей по колено в студеной воде.
Любит селиться она по низинам, вокруг родников, по ручьям да речным долинам, делая незаметное, но важное дело: чистоту их воды сохраняя, укрепляя их берега и защищая леса, тут же повыше растущие.
И хотя называют ее «серой» да «черной» ольхой, а приглядишься к ней осенью или зимой — она приглушенно-сиреневая, а после дождя — сочно-шоколадная от корней до последней веточки.
А порою апрельской, развесив золотисто-зеленые да вишнево-бурые сережки свои, стоит она, боясь шелохнуться, в торжественной своей красоте. Заденет ее, будто случайно, крылом своим ветер весенний — и поплывет от сережек по ветру золотисто-зеленое облако, покрывая тончайшей позолотой и ствол ее загорелый, и землю, и снег, в тени еще кое-где лежащий, и вешнюю воду ручьев.
Осенью у нее, как и у ветлы и ракиты, не зарумянятся листья даже на первом морозце, не вспыхнут золотисто-огненным цветом, а так зелеными и останутся на зиму, как бы продляя тем самым короткое лето, пока не сорвет их холодный ветер и не выстелит ими подмерзшую землю и тонкий ледок на реке.
Издавна люди селились поближе к воде: у родников да по ручьям и речкам. И если росла там ольха, то и деревню называли Ольховкой, Ольшанкой, Елшанкой. И птицы любят вить свои гнезда в ольховых зарослях, воспевая ольху — царицу речных долин, ручьев и оврагов.
Конечно, красива ее древесина: то золотистая, а то и красная — годится на множество различных изделий (и даже бывает незаменима), но для нас важнее и нужнее ольха живая — эта вечная труженица, творящая множество добрых дел.
Но вот среди прибрежных кустарников вспыхнут светло-зеленым пламенем кусты черемухи. А вскоре, словно вскипят они вдруг, засияют белоснежной до головокружения, до угара медово-сладкой, душистой пеной. И, словно в снегу, словно в пышном инее, стоят, не шелохнувшись, черемы. И даже озноб пробежит по телу, как глянешь на этот душистый иней.
И всяк сломить черемуху тянется, унести домой хоть веточку, а с ней — и аромат, и частицу леса.
Кажется, совсем уж оборвана, обломана и искорежена, а новой весной соберется с силами и опять дарит пышные ветки чудесных пахучих цветов, а с ними и радость людям. Сколько же сил в ней и щедрости! Сколько же в ней доброты, бескорыстия!
Оттого
