ОДИННАДЦАТАЯ
Суд состоялся через месяц — искали тот «Москвич» или «Жигули», из-за которого произошло несчастье, но не нашли, он как сквозь землю провалился. В зале было мало народу: десятка два человек, не больше. Арсен просил, чтобы никого из его женщин на суде не было, поэтому Елена, пришедшая вопреки запрету, сидела в средних рядах, чтобы, когда введут Арсена, он не сразу заметил ее, а когда увидит, она сумеет совладать со своим волнением. По правую руку от нее сидел зоотехник совхоза Армен, задумчиво массируя пальцем шрам на лице, дальше — Габриел Балаян и Рубен Григорян вполголоса о чем-то беседовали. Слева от Елены — Мушег и дядя Мисак, оба сильно обросшие в знак траура.
Похоронили Гришика через два дня после несчастного случая. Елены там не было, она боялась, что ее появление опять обернется какой-нибудь сценой, поэтому осталась дома. Но на другой день все же собралась с духом и поехала. Ее встретила Арфик, вся в черном, осунувшаяся, но не потерявшая самообладания. Она произнесла слова, которые потрясли Елену.
— Всякий раз он к тебе шел как на праздник, как же ты могла не прийти и не попрощаться с ним? Он же не увидит тебя больше, а ты не увидишь его…
— Арфик… Арфик… — только и смогла выговорить Елена. Потом они пошли на могилку Гришика и молча посидели, прислушиваясь к тихому шороху осеннего листопада…
Когда Арсена ввели в зал суда и усадили на скамью, отгороженную деревянным барьером, Елена не сразу его узнала. Голова была острижена наголо, и это было для нее так непривычно, что в первую минуту сбило с толку, каким-то образом смягчив остроту драматизма встречи, к которой она готовилась.
Судья Рома Арутюнян, уже пожилой человек с отечным лицом и мягким взглядом карих, слегка навыкате, глаз, повидавший много всякого на своем веку, тихо, с одышкой в голосе, зачитал судебный приговор, затем, как положено, спросил Арсена, признает ли он себя виновным в предъявленном обвинении.
— Да, признаю, — ответил Арсен.
Судья достал из дела листок.
— Здесь ваше заявление о том, что вы отказываетесь от защитника.
Мушег резко взглянул на Елену:
— Он отказался?
— Не знаю… — растерянно проговорила Елена.
— Зачем он это… — скривил лицо Мушег.
Судья пожевал губами и повторил свой вопрос:
— Обвиняемый, объясните, почему вы отказываетесь от защиты?
— Мне она ни к чему, — глухо ответил Арсен.
— Отвечайте, пожалуйста, по существу.
— Я и отвечаю по существу, из-за меня погиб мой родной племянник. После этого я еще должен искать у кого-то защиты? Это было бы противоестественно. Как же мне потом людям в глаза-то смотреть?
Судья посовещался и перешли к делу.
Несмотря на то, что разбирательство опять же уперлось в злополучный «Москвич» (или «Жигули»), возникшие сомнения, связанные с этой машиной, как и положено по закону, были истолкованы в пользу Арсена, и суд приговорил его не к шести и не к семи годам, как ожидали многие, а к четырем, с правом обжалования приговора.
Прежде чем взять под стражу, ему разрешили попрощаться с родными. Времени давалось мало, поэтому Мисак только обнял его, что-то невнятно пробормотал и отошел, прижимая платок к глазам. Мушег, показав на еще не зажившую рану на его щеке, хрипло сказал:
— Это от удара, наверное… — Он в отчаянии махнул рукой. — Ладно, что поделаешь…
Арсен грустно смотрел на него.
— Вот мы и стали с тобой врагами.
Мушег усмехнулся:
— Дурак же ты.
Зоотехник Армен Габриелян и Рубен Григорян ограничились с ним крепким рукопожатием. Сразу ретировались, понимая, что Елена ждет, пока все отойдут, чтобы подольше остаться с мужем наедине, хотя и под присмотром милиционера. Елена подошла, поцеловала его в небритую щеку, сделав над собой усилие улыбнуться, но тут же оставила эту попытку, почувствовав, что вместо улыбки получилась горестная гримаса.
— Куда ты смотришь? — спросил Арсен.
— На твою голову… Я никогда не видела ее такой, без волос.
— Ничего, волосы отрастут… Господи… о чем это мы говорим?!
Арсен разглядывал свои отросшие за эти две недели ногти.
— Ну как ты живешь, Лена?
— Ничего, родной, живу. Хорошо. Как еще я должна жить?
— На похоронах была?
— Да, — ответила она, смело глядя ему в глаза. — И на другой день пошла. Вместе с Арфик ходили на могилку. Я еще пойду.
— Ты у меня молодчина, — сказал Арсен. — Я тебя очень люблю.
— Ага… я тоже…
Арсен продолжал разглядывать свои ногти.
— Все задумки, все планы, все, что сделано, все, что предстояло сделать, — все это…
— Не надо, родной, это ведь не конец.
— Четыре года, — сказал он. — Это ведь много, правда? Не смотри на меня так.
— Я не смотрю, родной.
— Ты не должна здесь оставаться…
— Я сейчас уеду, мы все уедем.
— Нет, я не об этом, Лена… Я о другом.
— О чем? — спросила она, уже догадавшись, о чем он думает. — О чем же?
От неожиданно нахлынувшего чувства ревности и какого-то странного, незнакомого ощущения, задыхаясь от своих же диких мыслей, он еле-еле выговорил:
— Тебе здесь будет трудно. Поезжай к своим, побудь там.
— А дальше что?
— Не смотри на меня так…
— А дальше что? — чуть повысила голос Елена.
— Там тебе будет спокойнее.
— Конечно. Я это знаю. Ну а дальше?
— А потом, когда я освобожусь… приеду, и если… ну, если ничего у тебя не изменится за это время…
— Изменится, — сказала Елена. — Я там сразу выскочу за этого Витю Сафронова… А сейчас… было бы что-то под рукой, запустила бы в тебя…
— Давай, Лена, — сказал Арсен, — прямо при всех. Ты со мной дня хорошего не видела. Ну давай, бросай!
С глазами, полными слез, она произнесла:
— О чем ты, милый… Господи, надо же, чтобы такой дурак был моим мужем!
— Так как же? Мне тогда будет спокойнее.
— Конечно, уеду. У меня уже билет в кармане!
Милиционер подошел, дотронулся до его плеча.
— Пора, Арсен… — как-то виновато произнес он.
У Елены кровь отхлынула от лица.
— Уже?..
— Держись, Лена… — сказал Арсен.
Елена бросилась к нему, обвила его руками, залепетала что-то невнятное, обжигая его шею жаром своего дыхания.
Арсен рывком оторвал ее от себя и направился к боковой двери, бросив милиционеру:
— Пошли!
Елена медленно опустилась на скамейку, подставленную какой-то пожилой женщиной, которая, усадив, побежала звать кого-то из тех, кто ждал ее на улице, но в пустой зал уже входил директор совхоза Габриел Балаян.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Елена не поехала к родным. Она даже не сообщила им об аресте мужа. Знала, что стоит ей одним лишь словом заикнуться о свалившейся на нее беде,
