комнате, тут сладкий запах духов, у меня кружится голова, на стене над кроватью висит большая картина маслом: обнаженная девушка с книгой в руке, на столешнице белого туалетного столика стоят пузырьки, шкатулки разных цветов и размеров, из слоновой кости, фарфора и хрусталя, рядом с большим овальным зеркалом мерцает ваза, я хочу ее снять, осторожно держу в руках, тут у меня за спиной щелкает, я оборачиваюсь: Нерон запрыгнул на кровать, передними лапами играючи раскрыл широкое покрывало, влажная морда отдирает кусок за куском изысканное кружево, я пугаюсь, хочу броситься к нему, и тут замираю: что я делаю в этой спальне, что я здесь забыл, чего от меня хочет эта женщина, это же просто смешно, пусть оставит меня в покое! Вдруг меня охватывает странное веселье: вот стою я в этой спальне с хрустальной вазой в руке, пес мой лежит в постели вместо меня и спокойненько грызет ткань, как будто это вкуснейший деликатес, к примеру свиные косточки, я расхохотался, просто не мог больше сдерживаться, Нерон завернулся в покрывало и теперь выглядывает оттуда круглыми удивленными глазами, с красным высунутым языком, на нем будто белый спальный колпак, меня душит небывалый смех, я все забываю, стою, смотрю на пса и хохочу, так что слезы из глаз катятся, хочу вытереть их рукой, и тут ваза выскальзывает и падает, я пытаюсь ее поймать, но она разбивается вдребезги.
Входит Бусси, видит меня среди осколков, все еще неудержимо хохочущего, видит собаку на кровати, видит изодранное дорогое покрывало, разбитую вазу на полу, всем телом подается вперед, бросается к собаке, пытается вырвать у нее покрывало, но зверь упрямый, вцепился в него зубами, я все еще стою и смеюсь, ее ярость достигает апогея, лицо вишневое, не в силах совладать с собой, она визжит на меня:
— Ты смеешься, стоишь и смеешься! Мое покрывало, моя ваза! Здесь тебе не окоп!
Волосы ее растрепались, она похожа на фурию, Нерон спрыгнул с кровати, часть покрывала зацепилась за его левую заднюю лапу, он пытается ухватить его пастью, кружится вокруг себя безумным волчком, катается на спине, кверху лапами, врезается в туалетный столик, Бусси взвизгивает, я не успеваю ничего сделать, столик валится на бок вместе с пузырьками, баночками, пудрой, ножницами, флаконами духов, по полу разлетаются осколки, по паркету медленно и широко растекается какая-то зеленая жидкость, пахнет амброй и лавандой.
Пес испуганно замирает и начинает бегать, опустив морду, по разлившимся духам, это уже чересчур, я забываю о смехе, пользуясь моментом, вырываю из его пасти покрывало, и сую его, черное и рваное, в руки Бусси.
Она оставляет мою руку висеть в воздухе и разражается слезами, мне ее жалко, дрожащими руками она поправляет прическу, платье измялось от борьбы с собакой, блузка расстегнута, она плачет, как дитя, я подхожу к ней, потихоньку убираю ее руки от лица, она ничего не хочет знать и рыдая бросается на кровать. Некоторое время я жду, смущенно стою посреди всего этого разгрома и все-таки не могу испытать огорчения, Нерон забился в угол и смотрит на меня, что это за взгляд, он как будто чуть ли не смеется, почему я стою здесь, ведь там столько важных вещей, крайне важно, крайне необходимо, чтобы эта смехотворная ситуация разрешилась, терпение покидает меня, я подхожу к кровати, грубо хватаю Бусси за плечо, мой голос резок и мерзок:
— Я ухожу, мне пора идти.
Она тут же встает, забывает разбитую вазу, разодранные кружева, ее оскорбленная страсть разражается криком, изливается на меня потоком ругательств, я подлый негодяй, жалкий предатель, война сделала меня смехотворной, пошлой, эгоистичной скотиной, может быть, я вообще пьян, она бы не удивилась, если бы я пришел к даме пьяным, с Гретой я бы себе такого не позволил, кто знает, с какими бабами я теперь путаюсь, но она такого не потерпит, да, и вот теперь я могу идти.
Я поворачиваюсь, глубоко вздыхаю, я полон решимости покончить с этим и действительно уйти, она же, видимо, сочла все это комедией, снова бросается в слезы, затыкает себе рот платком, вскакивает, страстно и истерично обнимает меня, заклинает не бросать ее, не оставлять одну сейчас, она снова будет паинькой, в последнее время она такая нервная, потому что я не отвечал на письма, она так ненавидела Грету, может, я и впрямь опять полюбил ее, но это же смешно — сравнивать такую убогую женщину с ней… выглядит она сейчас отвратительно, тушь размазана, на пудре следы от слез, блузка разошлась еще глубже, одна грудь голая, мне противно, я не могу больше выносить сладковатый запах ее духов, целую ей руку, хочу еще что-то сказать, но зачем, меня же это все больше не касается, я уже в дверях. Тут она вдруг перестает рыдать, на мгновение абсолютно застывает, затем неловким движением запахивает блузку на шее, в глазах ее загораются зловещие искры, мягкие губы становятся жесткими и тонкими, она хрипло кричит:
— Ну и катись, катись, ты мне больше не нужен, ты уже давно мне не нужен, иди кайся к своей милой Греточке или найди какую-нибудь бабенку попроще, вот твоя благодарность за всю мою любовь, теперь я все про тебя поняла, и с меня хватит, если бы только мой муж был жив, уж он сказал бы тебе правду в лицо, оскорбляешь беззащитную женщину, бедный мой муж, ты убил его, Боргесу это известно, если бы ты тогда не уехал со мной, когда у него случился аппендицит, ты бы его прооперировал, он бы сейчас был жив, ты подло предал свой врачебный долг, ты прекрасно это понимаешь, я тут не виновата, тебе ни к чему было ехать за мной, милый мой муж, милый мой муж!
Я гляжу на нее как на привидение, кровь отхлынула от щек, тело начинает дрожать, я едва держусь на ногах, она замечает эти перемены, на ее лице отражается мрачный триумф, ее ярость, ее ненависть теперь не знают пределов:
— Да, тебе страшно, я отрекаюсь от тебя, и в этом деле с присягой вчера тоже так было, Боргес сказал, Боргес — человек чести, он умеет обращаться с женщинами, если он что-то говорит, значит, так оно и есть, он гораздо лучше тебя, он разбирается в женщинах, он нежен и тактичен, и он любит меня, он уже давно любит меня, он
