этот вопрос; Екатерина под конец войны не доверяла финнам и находила, что только оружие может иметь силу и значение. Новейший случай с де-Геером не мог не ослабить и в Александре доверия к мирным обещаниям, да и сам выразитель и проводник их хотя и был уже к тому времени отозван в Петербург, но туда еще не успел прибыть, и никакого участия в. составлении декларации не принимал. Со стороны же Буксгевдена категорическое мнение о том, что дело начатое военной рукой должно быть ею и кончено, ясно говорило что Финляндия будет присоединена к России во что бы ни стало. Год спустя эту мысль выразил и сам Император Александр в ответе королю шведскому.
При соображении всех этих обстоятельств можно объяснить себе появление декларации 16-го марта. Правительство не ограничилось её изданием для ведома иностранных кабинетов, «О покорении шведской Финляндии и о присоединении оной навсегда к России» объявлено и всему её населению еще следующим особым манифестом, изданным 20-го числа.
«Из деклараций в свое время изданных, известны праведные уважения подвигнувшие нас к разрыву с Швецией и к введению войск Наших в. Шведскую Финляндию. Безопасность Отечества Нашего взыскивала от нас сея меры.
«Явная преклонность короля шведского к державе, Нам неприязненной, новый союз его с нею и наконец насильственный и неимоверный поступок с посланником Нашим в Стокгольме учиненный, происшествие столько же оскорбительное Империи Нашей, как и противное всем правам, в просвещенных государствах свято наблюдаемым, превратили меру воинской предосторожности в необходимый разрыв и соделали войну неизбежною.
«Всевышний приосенил помощью Своею праведное Наше дело. Войска Наши, с мужеством им обычным, борясь с препятствиями и превозмогая все трудности им предстоявшие, пролагая себе путь чрез места, кои в настоящее время считались непроходимыми, повсюду встречая неприятеля и храбро поражая его, овладели и заняли почти всю шведскую Финляндию.
«Страну сию, оружием Нашим таким образом покоренную, Мы присоединяем отныне навсегда к Российской Империи, и вследствие того повелели Мы принять от обывателей её присягу на верное Престолу Нашему подданство.
«Возвещая в сем присоединении верным Нашим подданным удостоверены Мы, что разделяя с Нами чувства признательности и благодарения к Промыслу Всемогущего, прольют они теплые их молитвы, да все действующая Его сила предыдет храброму воинству Нашему в дальнейших его подвигах, да благословит и увенчает оружие Наше успехами и отстранит от пределов Отечества Нашего бедствия, коими враги потрясти его искали».
Манифест дан в С.-Петербурге 20-го марта, подписан Императором Александром и контрассигнован министром иностранных дел графом Николаем Румянцевым.
В составлении декларации манифеста Спренгтпортен, как сказано, не участвовал: первую половину марта он провел еще в Финляндии. Даже нельзя сказать сделались-ли они ему известны до опубликования. По крайней мере в письме к графу Румянцеву от 29-го марта он ссылается на манифест «появившийся в С.-Петербургских Ведомостях». Но к переводу на шведский язык им приложено участие. «Зная, как мы худо обставлены по части таких переводов как здесь, так и в армии», он поручил сделать шведский перевод некоему надворному советнику Буку и поспешил препроводить к Румянцеву в том предположении, что Государь вероятно имеет намерение объявить этот манифест и в Финляндии. Перевод Бука, по его словам, очень сходствен с оригиналом; перевод же на финский язык может во всяком случае быть лучше исполнен при армии известным Ладо. К этому Спренгтпортен прибавлял:
«Так как манифест обращается и к финским и к русским подданным, то позволяю себе предложить, — не будет ли соответственнее прибавить к параграфу, отмеченному NB, эти слова: Då wi denna Förening känd göra, т. e. когда мы объявляем это соединение (не только в отношении наших прежних русских подданных, но также и подданных финляндцев, которые отныне будут с ними составлять один народ), и т. д. Это кажется мне более положительно и верно в виду их присоединения к России».
Замечание Спренгтпортена принято графом Румянцевым. На этом малозначительном обстоятельстве можно было бы вовсе не останавливаться, если бы в изложении Спренгтпортена, объясняющем смысл вставки, не был категорически выражен взгляд тогдашних финляндцев на отношения их к России;, признание действительного соединения, образование «одного» народа из прежних и новых подданных, высказывалось прямо, даже таким ревнителем интересов Финляндии, как Спренгтпортен.
В день подписания манифеста 20-го марта граф Румянцев извещал главнокомандующего, что накануне он роздал дипломатическому корпусу декларацию 16-го числа. Предваряя о предстоящем вскоре обнародовании и манифеста, он приглашал Буксгевдена на основании этого документа издать повеление о приводе жителей Финляндии к присяге. Однако предупреждал, что относительно того «как присяга сия должна быть приведена в действо» он сообщит особо Высочайшую волю. Таким образом, граф Буксгевден был вновь остановлен в исполнении мысли, которую все давно считали весьма существенною.
II. Обращение к шведским офицерам
Одновременно с изданием в половине февраля прокламации к жителям, и с привлечением к содействию в её распространении епископа боргоского, у графа Буксгевдена родилась еще другая, совершенно своеобразная мысль. Он вознамерился обратиться к начальнику шведских войск с предложением прекратить сопротивление.
Очевидно такая довольно странная мысль, особенно в военном человеке, могла возникнуть только под влиянием Спренгтпортена и его единомышленников, имевших или старавшихся распространить уверенность, что финляндцы желают отложиться от Швеции, и присоединиться к России. Не доверяя Спренгтпортену, он мог, однако, незаметно для себя подчиниться его в этом отношении воззрениям, тем более что и некоторые из бывших при главной квартире чиновников, в роде Ладо, Гагельстрёма и под., могли поддерживать его в этом направлении. Сведения из прямых источников Буксгевден едва ли мог иметь в большом числе, по незнанию местного языка; все более или менее фильтровалось воззрениями переводчиков и знатоков местных условий. С другой стороны все эти нынешние сотрудники, — прежние перебежчики из шведского лагеря, — явили в свое время столько слабости к русским милостям и к русским деньгам, — а Буксгевден не мог не знать о том, так как при Екатерине принимал деятельное участие в шведской войне, — что считал вероятно возможным по предместникам делать свои заключения и о преемниках.
Мысли своей граф Буксгевден давал настолько важное Значение, что находил нужным, не смотря на свои полномочия, представить о ней на утверждение Государя. Тавастгус еще не был занят, к нему шведский генерал Клеркер стягивал свои войска, Свартгольм также не был взят, а Свеаборг даже не был еще и в правильной осаде. Мысль свою главнокомандующий мотивировал в письме графу Румянцеву следующим образом.
«…В вящшее уничтожение собранных в окрестностях города Тавастгуса и в крепости Свеаборгской неприятельских сил, и в отвращение излишнего кровопролития, по
