Книга Остров - Андрей Алексеевич Кокоулин

— Вставай, Лаголев, — произнесла Натка, белой ночной рубашкой маяча где-то за поворотом головы, — тебя ждут великие дела.

— Уже утро? — сообразил Лаголев.

— Господи, глаза-то разуй.

Натка скрипнула дверцей шкафа и спряталась за ней. Лаголев приподнялся.

— Нет, серьезно? Сколько?

— Половина восьмого.

— Да, что-то я…

— Что-то ты! Это уж точно!

Натка стянула ночнушку через голову и повесила на дверце.

Со своего места Лаголеву переодевание видно не было, но в зеркале поставленного к стене трюмо отражались Наткины голая спина и ноги. И синие трусики. Когда Натка, зацепив пальцами, спустила их вниз, Лаголев почувствовал, как внизу живота у него, преодолевая тяжесть одеяла, выпрямляется…

— Игорь! — крикнула Натка. — Игорь, ты встал?

Словно пойманный врасплох, Лаголев нырнул вниз. Нет, это, конечно, не к нему относилось, слава богу, а к сыну, но достаточно было Натке оглянуться… Скрючившись, он прижал одеяло к животу.

— Лаголев!

— Что? — выглянул он из своей позы, как сурок из норы.

— Ты что там, самоудовлетворяешься? — спросила Натка, возникая перед ним через секунду.

Она успела надеть свободную блузку и чисто домашние серые штаны в мелкую светлую полоску. Лицо выглядело со сна злым, как-то ужалось что ли, усохло. Нижнюю челюсть обтянуло, как у мумии.

— Нет, ты это… глупости-то оставь, — сказал Лаголев, изображая обиду. — Я, если захочу, то сделаю это в одиночестве.

— Давай, делай, инструмент в руку, — сказала жена, выходя в коридор с полотенцем. — У тебя есть десять минут. Потом у тебя свидание.

— Совсем, да? — повернул голову Лаголев.

— Тогда заправляйся и приготовь завтрак, — уже из ванной ответила Натка.

«Яволь! — чуть не сказал Лаголев. — Яволь, гестапо-фюрер Наталья Владимировна!».

— И Игоря разбуди, — добавила жена и закрыла дверь, отсекая возможность оспорить внезапную обязанность.

— Ага, всегда готов, — пробормотал Лаголев.

Как так? Он считал, что во сне человек проходит перезагрузку. Обновляются клетки, вымывается негатив, укрепляется иммунитет, подсознание ковыряет жизненные проблемы, чтобы утром ты встал посвежевший, светлый, с желанием жить и творить добро. Но Натка разбивала это построение в пух и прах. Заснула злой, проснулась еще злее. О, господи, не слететь бы в самом деле с катушек.

Лаголев скинул одеяло и несколько секунд тоскливо смотрел на свои ноги с отросшими ногтями. Глухое раздражение росло в груди. На мгновение его чуть не вынесло в коридор. Мысленно с ноги он уже выбивал дверь ванной, заскакивал и с оттяжкой бил полотенцем по голой спине, голой заднице жены. Как ты, зараза, с мужем разговариваешь! Но очнулся стоящим у кресла со скрученной простыней в руках. Воин-простыненосец! А дальше, дальше что? Шлепнешь, а дальше?

Этого он не знал.

Лаголев сокрушенно вздохнул. Он на грани, на грани. И если Натка этого не видит, она — дура. Уйти только некуда. Натянув тренировочные штаны, майку и рубашку, Лаголев сходил в туалет. За стенкой зло шипела вода. Просто шипела, не меняла тональность, не прерывалась вмешательством человеческой руки. Возможно, Натка сидела на бортике ванны и беззвучно ревела о том, какой Лаголев урод.

Только что он может сделать-то? Напасть на Кярима Ахметовича с ножом? Договорились же, что завтра…

«Нат», — чуть не сказал Лаголев через стенку, но вода вдруг ударила сильнее, застучала о капроновую шторку, и порыв рассосался. Ладно.

На кухне он достал из нутра газовой плиты сковородку, сполоснул ее, поставил на конфорку. Почесал лоб, соображая. Завтрак так завтрак. Четыре яйца и помидоры. Демократично и вкусно. Можно добавить пару ломтиков колбасы, если Игорь не сожрал ее всю. И если у них есть помидоры.

Рутинные действия Лаголева чуть успокоили. Он наливал масло, выкладывал нарезанные кружками помидоры, бил яйца. Натка любила, когда желток не растекался, и ему удалось сделать это в двух случаях из четырех.

Пригасив огонь и накрыв яичницу крышкой, Лаголев направился к сыну.

— Игорь.

Комната, служившая отпрыску личным пространством, оказалась не заперта. Висели плакаты. В щель между шторами сочилось утро. Имелась хоть какая-то видимость порядка, хотя белье комками лежало на стульях. Игорь уснул на кровати, не раздеваясь, едва до середины бедер стянув джинсы. Лаголев подумал, что спать так, должно быть, жутко неудобно.

— Игорь.

Он включил свет. Пол был в разводах. Джойстик свисал со стола на шнуре, будто странная, короткокрылая бабочка траурно-черного цвета. Рюкзак на столе. И там же — пятиэтажная постройка из учебников. Лаголев шагнул в комнату.

— Игорь, вставай.

Сын со стоном повернулся.

— Бли-и-ин!

— Давай-давай, — поторопил Лаголев. — А то мать передумает.

— И чего? — спросил сын, протирая глаз тыльной стороной ладони.

— Ничего. Кроссовок не получишь.

— Получу.

Сын выгнул спину. Лаголев поневоле отметил его эрекцию, натянувшую плавки. Вырос, сынуля. Молодой самец. С кроссовками ранг его, как самца, взлетит на невиданную высоту. Ну, как он сам думает. Натка, конечно, научила, что в человеке главное. Кроссовки. Куртка. Джинсы. Шмотки.

— Ты это, — сказал Лаголев, — матери только свою эрекцию не демонстрируй.

— Папа, блин!

Сын резво, Лаголев и моргнуть не успел, завернулся в одеяло.

— Игорь.

— Тебя что, кто-то звал? — заверещало чадо. — Это частная территория! Я же к вам в спальню не лезу!

— Завтрак почти готов, — сказал Лаголев.

Сын что-то пробубнил. Из-под одеяла слышно не было. То ли «нафиг ваш завтрак». То ли «имел я ваш завтрак». Ничего умного, в общем.

Скорым шагом Лаголев устремился на кухню и поспел вовремя — яичница достигла нужной кондиции и плевалась в стеклянную крышку маслом и томатными семечками. Он выключил газ и, вооружившись деревянной лопаткой, принялся делить блюдо на три части. Помидорную часть — себе, с колбасой — сыну, с живыми желтками — Натке. Та как раз в банном халате выбралась из ванной. Где-то Лаголев читал, что вода тоже смывает негатив, но жена и после душа вовсе не выглядела подобревшей. Он чувствовал ее взвинченность и раздражение. Тряхнув мокрыми волосами, Натка взяла с полки фен.

— Что, не сжег завтрак? — на миг заглянула она в кухню.

Вроде и со смешком сказала, но желая задеть, убедиться, что косорукий муж такой же косорукий, как и был.

— Нет, — сказал Лаголев.

Но фен уже заработал, завыл, и ответ его пропал втуне. Значит, с грустью подумал Лаголев, это был риторический вопрос. Он нарезал хлеб, поставил кипятиться чайник, из шкафчиков достал сахар и кружки. Игореву кружку, правда, пришлось изымать из раковины. Лаголев по-быстрому прошелся по ней губкой. Чистая? Чистая. Сполоснул.

Украдкой он поглядывал на Натку, которая остервенело вздымала волосы расческой и водила раструбом фена у корней. В один из моментов проскочил в туалет сын. Был он в майке и