– А кто за ним надзирает? – поинтересовался Стивен. – За кем его закрепили?
– За Маклафлином. Знаете его?
– Вроде да. Ну и как этот Фрэнки? Много от него геморроя?
– Как вышел – тише воды, ниже травы. Но, мне кажется, он скоро возьмется за старое, – без особого оптимизма промолвил Симмонс, – это ведь неизбежно. Точно?
– Не всегда.
– А что, у вас в районе кто-то квартиры начал обносить? – спросил Симмонс.
– Нет, у нас убийства.
– Ну и как? Дело движется?
– Пока не особенно, – мрачно произнес Стивен.
– Не расстраивайтесь раньше времени, – успокоил его собеседник, – рано или поздно убийство всегда удается раскрыть. Верно я говорю?
– Бывает по-разному. Большое вам спасибо.
– Не за что, – ответил Симмонс и повесил трубку.
Карелла тут же нажал на кнопку, чтобы переключиться на другую линию.
– Да, я вас слушаю.
– Это вы, Карелла?
– Я.
– Говорит Манхейм, Риверхед, участок сто четыре.
– Как поживаете, Манхейм?
– Прекрасно. Слушайте, это вы занимаетесь снайпером?
– Я. У вас для меня что-то есть?
– Ага, – ответил Манхейм.
– И конкретно?
– Еще один жмур.
Роза Палумбо очень плохо говорила по-английски, даже когда была в спокойном состоянии. К тому моменту, когда Карелла добрался до ее деревянного каркасного домика в Риверхеде, бедняжка была вне себя от горя. Некоторое время детективы пытались общаться с ней на английском, но ничего не поняли из того, что сквозь рыдания пыталась донести до них Роза, то и дело повторявшая слово «топсия». Наконец один из ее сыновей по имени Ричард Палумбо объяснил Карелле, что хочет сказать матушка: она переживала, что тело ее мужа изрежут, когда станут делать аутопсию. Карелла попытался заверить женщину по-английски, что их всего-навсего интересует причина смерти ее мужа, но женщина, рыдая и прерывисто дыша, все твердила свое про «топсию». Наконец Стивен взял ее за плечи и тряхнул:
– Ma che vergogna, signora![6] – крикнул он.
– Mi dispiace, – всхлипнула Роза, – та поп posso sopportare l’idea che lo taglino. Perchè devono tagliare?[7]
– Perchè l’hanno ucciso, – ответил Карелла, – e vogliamo scoprire chi è stato[8].
– Ma che scoprirete tagliandolo?[9] – спросила Роза.
– La palla è ancora dentro, – объяснил Стивен. – Dobbiamo trovare la palla perchè ci sono stati altri morti. Altri tre[10].
– E tagliarono gli altri?[11] – Вдова посмотрела на Кареллу.
– Si[12].
– È peccato contro Dio mutilare i morti[13], – возразила Роза.
– È un più grosso peccato contro Dio di uccidere[14], – парировал Карелла.
– Что она говорит? – поинтересовался Мейер.
– Она возражает против вскрытия.
– Скажи ей, что нам и не требуется ее разрешение, – пожал плечами напарник.
– По-твоему, это нам сильно поможет? – осведомился Карелла. – Ты погляди на нее, она же лишилась разума от горя. – Повернувшись к женщине, он произнес: – Signora, è necessario individuare il tipo di pallottola che l’ho uccise. La palla è ancora dentro, поп comprende? Dobbiamo sapere che tipo[15].
– Si, si, capisco[16], – закивала Роза.
– È per questo che dobbiamo fare un’autopsia. Comprende? Cosi potremo trovare I’assassino[17], – продолжил Карелла.
– Si, si capisco, – повторила вдова.
– La prego, signora. Provi. – Стивен похлопал ее по плечу и повернулся к ее сыну, Ричарду.
Ему было лет тридцать. Перед Кареллой стоял крепкий, широкоплечий мужчина с узкой, как у танцора, талией.
– Мистер Палумбо, вы не будете возражать, если мы вам зададим несколько вопросов? – промолвил Стив.
– Вы уж простите мою мать, – произнес Ричард, – она не очень хорошо владеет английским.
– Ничего страшного, – мягко ответил детектив.
– Мой отец неплохо говорил по-английски. Выучил его после того, как приехал сюда. Очень старался. Но мама… – Ричард покачал головой. – Думаю, ей всегда казалось, что мы переселились в Америку на время. Скорее всего, она никогда не оставляла надежду, что рано или поздно вернется в Неаполь. А отец был совсем другим. Ему здесь нравилось. Америка была его страной, и точка. Страна действительно пришлась ему по душе. Поэтому он и выучил английский. И хорошо на нем говорил. Да, с легким акцентом, едва заметным. Он был потрясающим человеком.
Ричард произнес эту тираду, глядя в одну точку, расположенную где-то за плечами Кареллы. Он вообще избегал смотреть на детектива. И говорил так, словно читал молитву у могилы отца. Ричард не плакал, но его лицо покрывала мертвенная бледность, а взгляд продолжал сверлить некую невидимую точку за спиной детектива.
– Он вкалывал всю свою жизнь, – промолвил Ричард. – Когда мы приехали в Америку, я был еще совсем маленьким. Это было давно, в тридцать восьмом. Мне было восемь лет, а брату всего три годика. Мы голодали, можете это представить? Мой отец работал в доках – пахал там как конь. Видели бы вы, каким он был тогда тощим. Накачался он в порту, потому что постоянно таскал тяжести. Понимаете? Мой отец был потрясающим человеком. – Он показал рукой на маленькую фотографию Сальваторе, стоявшую в рамке на каминной полке в гостиной. – Понимаете, он всего добился сам. С нуля. И дом, и магазинчик… Ничего этого не было. Зубрил английский, откладывал каждый грош… Сперва на деньги, что отец скопил, работая в доках, он купил себе ручную тележку – почти такую же, как у него была в Неаполе. И он таскался с этой сраной тележкой по всему городу от зари до темна. Домой приходил выжатый как лимон. Да, он орал на меня, а один раз даже ударил, но не оттого, что разозлился на меня, а просто потому, что устал как собака. Но ведь он все-таки пробился, так? Он же добился своего? Он ведь открыл свой магазинчик? И магазинчик-то был отличным! Мой отец был очень хорошим человеком.
