Итак, остается еще одна ступень познания, которая стоит еще выше умозаключения и которая одна может служить опорой всем прочим видам, — это разумное созерцание, предмет которого — бытие само по себе.
— Каково же значение этих видов познания? — чувствуя, что уже с трудом следит за ходом рассуждений своего собеседника, спросил великий пенсионарий.
— Познание первых двух видов не может доставить точных и раздельных понятий; оно не имеет никакой научной ценности и потому из науки изгоняется.
К познанию третьего вида я отношусь уже менее строго, потому что оно есть ступень, которая ведет к непосредственному созерцанию. Тем не менее не этот вид познания должно избрать философу. Правда, посредством него можно составлять себе идеи о предметах, можно, в известной степени, делать заключения и выводы, не опасаясь впасть в заблуждение; однако сам по себе этот способ познания не является еще средством, с помощью которого можно достигнуть совершенства. Он, пожалуй, дает достоверность, но для философа достоверности мало — ему нужен свет.
Этот свет философ может найти только в разумном созерцании, где все ясно и понятно, где нет места ни слепым верованиям, ни чувственным представлениям, ни смутным идеям. Только этот вид познания безошибочен и во всей полноте обнимает сущность вещей, а потому его следует избрать преимущественно перед другими.
Итак, наивысший закон мысли основывает знание только на ясных и точных понятиях и пользуется лишь непосредственным созерцанием, а в некоторых случаях и основанными на нем умозаключениями.
Теперь, когда известно, какой способ познания нужнее всего, возникает вопрос: как употребить в дело этот способ, то есть какой метод будет лучшим для познания вещей этим способом.
По моему мнению, метод не есть выведение заключений для уразумения причин вещей и еще менее само уразумение этих причин.
Метод — это процесс нашей мысли, когда она старается понять истинную идею данной вещи, старается отличить ее от других идей и исследовать ее природу, чтобы таким образом изучить познавательную деятельность человека и направить ум на понимание вещей по этой норме. При этом она как бы дает уму в помощь известные правила и заботится о том, чтобы он не утомлял себя ничем пустым и бесполезным. Следовательно, метод есть рефлективное познание, идея самой идеи, разумение самого разумения, понятия о самом понятии. Но чем больше знаний приобрел человеческий ум, тем более он самопознает себя, тем лучше он понимает как свои собственные силы, так и порядок окружающей нас природы.
Чем более ум понимает свои собственные силы, тем легче ему руководить собой и предписывать себе правила, а чем лучше понимает он порядок природы, тем легче ему избегать всего бесполезного, что и составляет одно из важнейших условий хорошего метода.
6
Когда Спиноза закончил говорить, оба бокала собеседников оказались почти полными. Ян де Витт так увлекся, следя за развитием мыслей философа, что ни разу даже не прикоснулся к своему. Теперь он машинально сделал большой глоток и произнес:
— Ваши друзья не зря отзываются о вас, как о кладезе мудрости, дорогой господин Спиноза. Система мыслей, которую вы выстроили в своем трактате, разумна, гармонична и, думаю, вполне справедлива. Но, боюсь, что она чересчур сложна для ее практического применения в широких масштабах. По крайней мере, при нынешнем состоянии общественного сознания. А нет ли среди ваших трудов такого, который был бы больше приближен, так сказать, к нынешним насущным нуждам нашего государства? Государства, которое нам удалось сделать самым свободным в мире, но в котором, тем не менее, свободе, а тем самым и благополучию государства постоянно угрожают косность, обилие суеверий, сила вековых предрассудков. Поэтому устойчивость нашей свободной страны находится под постоянной угрозой. Я не говорю уж об угрозе внешней, исходящей от наших монархических соседей и соперников, и прежде всего от этого убогого монарха, который беззастенчиво присвоил себе титул «Король-Солнце».
— Я всецело разделяю ваши опасения, господин великий пенсионарий, — с грустью ответил Спиноза. — И одним из главнейших врагов свободы по-прежнему остается церковь, о чем вы забыли упомянуть.
— Да, вы правы, дорогой друг. Даже в вашем присутствии я не решился первым затронуть эту опасную тему.
— Вот поэтому-то я и начал знакомить вас с моими скромными трудами с относительно безобидного «Трактата об усовершенствовании разума».
— Следовательно, у вас есть что-то еще? — оживился великий пенсионарий. — Нечто более приближенное к кругу забот, отягощающих душу политика, стоящего у кормила государственной власти в государстве, пока еще остающемся самым свободным в Европе?
— Да, — ответил Спиноза. — Но то, что уже написано, в первую очередь касается места и назначения церкви в современном обществе, а это, как вы только что сказали, тема особенно крамольная. Да и личная моя судьба подтверждает это с лихвой.
— И все же, дорогой изгнанник, я хотел бы ознакомиться с этой вашей работой.
— Что ж, — кротко улыбнулся Спиноза. — Я буду только рад этому.
7
— Надеюсь, вы не примете меня за льстеца, — начал философ, — если я скажу, что власть республиканской партии особенно благоприятствует в Голландии процветанию свободы вообще и в частности религиозной терпимости.
— Не приму, дорогой мудрец, — растроганно улыбнулся великий пенсионарий, так как слова Спинозы отражали именно те достижения, к которым он лично стремился, находясь у руля государственной власти.
— И тем более вам прекрасно известно, что оранская партия все еще сохраняет силу и пользуется определенной поддержкой масс лишь благодаря содействию клерикалов. С усилением оранжистов все больше власти приобретали и иерархи церкви, и их приспешники, нетерпимые и назойливые, совавшие свой нос не только в церковные, но и в мирские дела, стараясь все подчинить своему влиянию...
— Да уж, — сокрушенно покачал головой великий пенсионарий. — Кому об этом и знать, как не мне.
Спиноза продолжал:
— Даже там, где религия еще не пала так низко, всякие установленные законом рамки для суждений и мыслей представляют большую опасность, так как это ведет к сосредоточению власти в руках духовенства, которое ревниво охраняет свое господство и часто, не довольствуясь осуждением и преследованием людей, мыслящих иначе, разжигает религиозные распри в возмущении против законной государственной власти.
Религия при таких условиях совершенно вырождается, так как вместо страха Божия заступает страх перед духовенством, служители церкви превращаются в грязных и суетных стяжателей, а храмы — в трибуны, на которые ораторы всходят не для того, чтобы поучать народ и наставлять его в добре, но чтобы, подкупая слушателей звонкими фразами, сеять ненависть и вражду к инакомыслящим и бранить разум, уверяя, что он дан природой на погибель человеку.
Философ испытующе взглянул на политика.
— Совершенно с вами согласен, — хмуро кивнул головой великий пенсионарий.
