СВЕТ ИСТИНЫ
(вместо предисловия)
Философия — это любовь к мудрости.
В старину философов на Руси называли любомудрами.
Но в чем состоит мудрость?..
В том ли, чтобы силою оружия и вероломством покорить все вершины власти и подчинить себе волю и желания других людей?..
Или в том, чтобы посредством грабежа и обмана добыть для себя изобилие материальных благ, все доступные привилегии и удовольствия, которые дает богатство?..
Или, может быть, в том, чтобы прославиться на весь белый свет и со снисходительным величием внимать восторженным кликам и овациям толп фанатов-поклонников?..
Нет, ни власть, ни богатство, ни всесветная слава не прельстят подлинного мудреца.
Не потому, что он не в состоянии, появись такое стремление, применить свой интеллект и талант для достижения тех целей, которые составляют предел мечтаний непросвещенной черни.
А по той причине, что все эти призрачные блага меркнут в его глазах при свете единственного божества, которому он служит.
Это божество — истина.
Истина — высшая ценность мудреца, и ради ее обретения он готов пожертвовать не только властью, славой, почестями, богатством, женской любовью...
Но даже собственной жизнью.
Ибо, как с горечью отмечал великий мыслитель XX века Альбер Камю, «в истории всегда и неизбежно наступает момент, когда того, кто осмелится сказать, что дважды два — четыре, карают смертью».
Таким верным и бескорыстным служителем истины в XVII веке был Бенедикт Спиноза. Рассуждая о взглядах одного из мудрецов античной Греции Фалеса Милетского, он выделял такие слова древнего философа: «Мудрецы суть друзья богов, а богам принадлежит все. Следовательно, и мудрецам принадлежит все». И добавлял уже от себя: «Вот каким образом этот мудрейший муж сделал себя богатейшим из людей тем, что благородно презирал богатство, вместо того чтобы жадно гоняться за ним. Однако в другой раз он показал, что мудрецы не имеют богатств не в силу необходимости, но по свободному решению».
Те из читателей, кто получал образование в советские времена, помнят, наверное, броский афоризм Карла Маркса из «Тезисов о Фейербахе»: «Философы лишь различным образом объясняли мир — дело же заключается в том, чтобы изменить его». Не в угоду высочайше дозволенным новейшим веяниям опровергать Маркса (как прежде полагалось считать непререкаемым откровением каждое его слово), а лишь из пристрастия к той же истине замечу, что процитированная формула, при всей ее эффектности, не совсем верна. Спиноза, во всяком случае, с ней вряд ли бы согласился, поскольку для него дело заключалось не в том, чтобы изменить мир, а в том, чтобы понять его. Однако ж мир парадоксальным образом менялся под влиянием идей этого кабинетного мыслителя, — но не напрямую, а опосредованно: через изменения в общественном сознании.
И нынешняя модель западной цивилизации (которую так безуспешно пытается примерить на себя современная Россия) во многом стоит на фундаментальных идеях, впервые провозглашенных Спинозой.
В самом деле, если рассмотреть основные прагматические постулаты, составляющие основу западной цивилизации, то все они корнями уходят в философскую систему Спинозы.
Как известно, демократические общества отказались от надежд улучшить человеческую природу и признали, что человек в естественных своих проявлениях эгоистичен, стремится единственно к собственной выгоде и безудержен в своих притязаниях на первенство среди себе подобных. Отсюда главная ценность западного человека — свобода. Но стабильность либерального социума обеспечивается тем, что «свобода одного заканчивается там, где начинается свобода другого». Кто устанавливает границу между ними? — Закон. Что такое закон по своей сути? Договор о сделке. Кто обеспечивает его соблюдение? Система государственной власти. Не забудем еще о христианской морали (даже на долларовой купюре отштамповано: «В Бога мы верим»). Но — власть церкви распространяется только на души. Государство и церковь — институты несоприкасающиеся. Короче — «Кесарю — кесарево, а Богу — Богово».
Все это и есть практическая реализация идей Бенедикта Спинозы, сформулированных еще в XVII веке. Тех идей, за которые при жизни он был подвергнут гонениям и преследованиям.
Что же представляла собой такая загадочная, если принимать во внимание судьбу его идей, и столь не блистательная в своей бытовой простоте жизнь этого необычного человека?
В Спинозе все оригинально и неповторимо: и сама его личность, и его философские взгляды, и слог его сочинений. Но еще оригинальней, еще загадочней его жизнь.
Отверженный современниками, не нашедший признания при жизни ни у кого, кроме нескольких человек, он сходит в могилу практически неизвестным никому и исчезает из людской памяти на целое столетие. Но, когда столетие минует, тень Спинозы, будто по волшебству, вызывается из гроба, воскресает среди далеких потомков, и забытое имя покрывается блеском невиданной славы.
Все просвещенные люди с жадностью бросаются читать его «Этику», надеясь открыть в ней для себя новый мир, новые горизонты, новую, дотоле неведомую область знания. Философская система Спинозы проникает в Германию, а оттуда в течение полувека распространяется по всей Европе, находя пылкое признание у Гете, Лессинга, Гердера, Гейне и многих других.
Этот безукоризненный мыслитель, вызывавший у людей полярно противоположные чувства и оценки — от почтительного преклонения до биологической ненависти — и дававший повод одним видеть в нем атеиста, а другим — возводить его в ранг святого, этот единственный в своем роде человек замечателен еще и тем, что никогда прежде жизнь философа и писателя не была так неразрывно слита с его творениями; никогда еще дух, пронизывающий эти творения, не получал такого полного выражения в индивидуальной жизни их автора.
Характер Спинозы, его несчастливая личная жизнь и положение изгоя в окружающем мире во многом являются ключом к пониманию его философской системы.
Его жизнь — это образец полного сочетания в единой личности индивидуальной и общечеловеческой природы, смертного индивидуума и бессмертного мыслителя.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ВЫБОР ПУТИ Глава I
ОТЛУЧЕНИЕ
1
Двадцать седьмого июля в лето от Рождества Христова одна тысяча шестьсот пятьдесят шестое в еврейском квартале Фляенбург голландского города Амстердама царило необычное оживление. Десятки жителей квартала, поодиночке, парами и целыми семьями, тянулись ко входу в величественное здание синагоги.
Время приближалось к полудню, и пасмурный день по мере того, как увеличивалась толпа у входа в иудейский храм, становился все темнее и мрачнее: наползающие со стороны Северного моря тучи постепенно сгущались, и во влажном воздухе усиливалась духота, но, казалось, приближающаяся гроза никого не беспокоила — настолько все были поглощены предвкушением действа, которое ровно в двенадцать часов дня должно было начаться в синагоге.